Книга Жизнь и эпоха Генриха V - Питер Эйрл

Холл, в котором часто сохраняли огромный камин, занимал центральное место в замковой жизни. Здесь лорд собирал свой двор, который напоминал королевский двор в миниатюре; иногда он копировал последние нововведения в моде королевского двора, а иногда оставался старомодным и даже подчеркнуто архаичным. Здесь, пока лорд находился в замке, устраивались грандиозные пиры, развлечения, выступали менестрели, шуты, организовывались танцы, чтения вслух, представления с медведями. Не менее бурными были развлечения и за пределами замка: рыцарские турниры, эти развлечения военного сословия, соколиная охота и особенно охота с гончими, поскольку «для охоты нет такого времени года, когда нельзя было бы найти дичь в каждой хорошей стране или гончих, готовых преследовать добычу». В атмосфере непрерывных развлечений лорд находил время для управления своими владениями или, по меньшей мере, выслушивать доклады своих управляющих и байлифов, принимать участие в политике, налаживать отношения с союзниками и искать новых. Это была суетливая, но довольно привлекательная жизнь.

Само пребывание в такой обстановке являлось своеобразной школой, и часто знатные юноши ко всему этому получали лишь небольшую толику образования. Сыновья знати в очень редких случаях ходили в школу. В малолетнем возрасте забота о них ложилась на плечи женщин, а позже за их обучение брались мужчины-слуги. Иногда к ним приставлялся наставник. В возрасте одиннадцати лет они могли стать пажами у друга отца и таким образом обучиться манере поведения молодого дворянина. В четырнадцать лет в их жизни начинались серьезные занятия. Обычно они становились оруженосцами и, готовясь к посвящению в сан рыцаря, обучались искусству воевать. Таким или приблизительно таким было образование юного Генриха, хотя вполне возможно, что через все это он прошел значительно раньше, нежели его сверстники.

Путешествуя от одного замка к другому, он в какой-то степени изучил географию Англии. Разговаривая с вассалами своего отца и деда, он узнал кое-что о географии и политике за пределами своей страны. Вассалы дома Ланкастеров также много путешествовали. Некоторые из них даже совершали паломничество в Святую Землю и могли ему поведать об изумительном богатстве купеческих городов Италии, о подвигах крестоносцев, их предках и о нынешней угрозе, грозящей христианской Европе, так как мусульмане турки продвигались все ближе и ближе к сердцу христианского мира. Некоторые из них несомненно участвовали в катастрофической битве при Никополе в 1396 г., когда турецкие войска разгромили европейских рыцарей. Другие могли рассказать ему о подвигах его отца в борьбе против язычников-литовцев или о походах его деда в Испанию. И практически все вокруг могли поведать ему из личного опыта о Франции. Узнает Генрих о претензиях английского короля на французскую корону и о великих войнах, которые в течение последних пятидесяти лет велись ради того, чтобы эти притязания увенчались успехом. Станут ему известны имена тех, кто покрыл себя славой в битвах при Креси и Пуатье. О них расскажут ему старики, которые там сражались. Из последних событий он узнает о крупном походе своего деда из Кале в Бордо, который был совершен в 1373-1374 гг. Многие из этих старых вояк, пожалуй, скучали по славе и грабежам былых войн во Франции и наверняка с презрением отрывались о недавнем перемирии, подписанном королем Ричардом. Некоторые из них будут сражаться рядом с Генрихом, когда он снова развяжет войну за французский престол. Но пока они жили праздной жизнью, возможно даже умирали от скуки, хотя и на их долю выпадали некоторые радости. Когда Генриху исполнилось три года, скучающие рыцари со всей Европы, включая и его отца, направились к полю Сент-Энглевер возле Кале для того, чтобы бросить вызов французским рыцарям и удерживать за собой поле в течение тридцати дней, отражая атаки всех вновь прибывших бойцов.

Мальчик, которому нравились рассказы – а несомненно, Генрих и был именно таким мальчиком – слышал истории и о совершенно другой войне, возможно более очаровательной, нежели войны англичан во Франции. Ибо где бы ни собирались молодые дворяне, постоянной темой всегда были рассказы о рыцарях. Чтобы осознать разницу между приключениями сэра Галахада[3] и Черного Принца[4], то есть между идеалом и реальностью, нужно было быть смышленым мальчиком. В самом деле, в позднем Средневековье у многих по этому поводу в головах царила путаница. Идеалы рыцарственности сочетались с реальностью так называемого «chevauchee» – грабительского набега, в ходе которого у людей отнимали кров и пищу, сжигали города, насиловали женщин, грабили церкви. При этом не было врага, в схватке с которым разбушевавшийся рыцарь мог бы опробовать свою доблесть. И все же рыцарские идеалы имели свой вес. Знать их наизусть было частью образования аристократа. Циник мог все это подвергнуть насмешке; многие втайне, возможно, соглашались с воззрениями, приписываемыми сиру Динадану во французском варианте поэмы о Тристане: «Для него жизнь была прелестна. И ее прелесть вряд ли можно было усилить искусственными законами поведения. Ты сражаешься лишь тогда, когда вынужден это делать – ведь лучше быть живым трусом, нежели мертвым рыцарем». Несмотря на всю привлекательность такой философии и анахронизм некоторых рыцарских идеалов, многие молодые рыцари по-прежнему пытались жить в соответствии с ними.

В чем же заключалась сущность этих идеалов? Прежде всего практическая добродетель заключалась в умении владеть оружием, но наряду с этим восхищались смелостью человека, «который смерть и в грош не ценил». Столь же важной была добродетель верности. Именно из-за преданности различным людям рыцарь зачастую и попадал в беду. Ибо рыцарь хранил верность многим – своей семье, друзьям, лорду, королю, Церкви, так же как и тем людям, с которыми его связывали временные отношения, например хозяину, который предоставил ему ночлег. Кому же отдавался приоритет? Одно вполне очевидно – ближе к концу в этом списке находился король, так как к тому времени такое понятие, как верность родине, едва ли существовало. Это был мир, в котором все личные отношения были важными, и нарушение данного слова являлось самым тяжким социальным преступлением среди прочих. Другие необходимые для рыцаря добродетели включали сострадание и щедрость – сострадание к тем, с кем обошлись несправедливо, щедрость – по отношению к бедным и друзьям. Щедрость подразумевала презрение к богатству. Настоящий рыцарь не должен был копить сокровища и богатства. Конечно, такие добродетели сложно было встретить в жестоком и расчетливом мире. Но многие тем не менее пытались им соответствовать, даже когда их собратья рассматривали войну и рыцарское звание как средство к осуществлению авантюр и накоплению состояния. Фальстаф мог бы заметить, что «главное достоинство храбрости – благоразумие». Одним из тех, кто пытался, вполне сознательно, жить как истинный рыцарь, был друг Генриха, Ричард Бошан, граф Уорик. Один из лучших полководцев в период французских кампаний, он был смелым и рыцарственным воином, совершавшим свои знаменитые подвиги на рыцарских турнирах в подражание рыцарским романам о короле Артуре. Генрих также был в значительной степени проникнут идеями рыцарства. В зрелые годы он неоднократно совершал яркие рыцарские поступки. Но в порывистости, искусстве владения оружием, сострадании и щедрости Генриха, как и его набожности, которой он часто хвастался, ощущалась некая доля актерства. Каким бы искренним он ни был в действительности, дошедший до нас образ рисует его как в высшей степени удачливого актера, который знал, как использовать в собственных интересах те качества, которыми восхищались его современники. Его щедрость не мешала ему получать крупный выкуп за захваченных в бою пленников, а его сострадание соседствовало с беспощадной жестокостью, когда это было необходимо для достижения цели. Да и импульсивность его слишком спланирована, чтобы быть необдуманной. Ибо Генриху свойственно было еще одно качество, которое высоко ценилось рыцарем в эпоху позднего Средневековья – он был мудрым. «Нет человека столь отважного или столь великого человека, которого нельзя было бы превзойти… Ведь храбрость ничего не стоит, если она не сочетается с мудростью».