Книга Путь к сердцу. Баал - Вероника Мелан

– Вот отец мой, твой прадед, – он был романтик. Он умел завоевывать, понимаешь? Умел добиться женщины, настоять, сделать ее своей. Умел быть и мягким, где надо, и жестким, когда требовалось. А что сотворила с нами Конфедерация? Ты вырастешь, внученька, ты все увидишь.

Алька выросла. И увидела, что все, вроде бы, правильно, вот только мысль про прадеда и его умение завоевывать женщину прочно засела в памяти – совсем как сказочная история, в которую хотелось верить.

А жизнь уже расписана – жизни нет. Потому что есть мать, и ее желание видеть дочь на административной должности. Хельгу туда уже пристроили, затем пристроят и Алесту. После сгоняют обеих до храма Деи, встретят на пороге уже беременных и девять месяцев спустя примутся радостно растить внучек – новых гражданок Великой Женской Державы.

Хотелось плеваться.

И еще не хотелось отпускать от себя детство.

– Детство, Алечка, – говорила бабушка, – это безмятежность. Это когда твой мозг не затуманен страхом, чувством вины и обидой. Не из любви рождается злоба, Аленька, совсем нет – из вины. Потому и мужчины в лесу дикие, потому что виноватые.

– А в чем виноватые, бабушка?

– В том, что их никто не любил. И, значит, не были они достойны, значит – плохие. Чувство вины все рушит, не любовь. Так что люби все, что захочется, Алюшка, а вот вину не копи, не живи для других.

Но на дворе июнь. А через три месяца день рождения и Поход. Иначе мать, иначе разочарования, иначе Алька плохая.

«Не копи», – учила бабушка.

Правильно учила. Но чувство вины разрасталось.

* * *

– Представляешь, Альке опять никто не понравился.

– Не зови ее Алькой.

– Почему, если она Алька?

– Она – Алеста!

Мать чинно восседала во главе стола, Хельга спиной к телевизору, отец ютился с краю. Ел он всегда, понурив голову, во время разговоров молчал, газет не читал – ему запрещалось. Он читал их по ночам, втихаря, когда Ванесса Терентьевна, завершив вечерний моцион с последовательным наложением на лицо пяти увлажняющих масок, уплывала из ванной в спальню, гасила ночник и спустя несколько минут начинала посапывать. Тогда скромный Антон Львович – в обращении жены просто «Тошик» – спускался вниз, уединялся в кладовой и при свете тусклой лампочки перебирал периодику: пожелтевшие от времени газеты и старые, оставшиеся еще от деда, журналы. Несколько раз он порывался оформить подписку на новую «Науку и Технику», но жена лишь строго поджимала губы, и «Тошик» неслышно вздыхал. Альке хотелось сделать ему подарок на следующий день рождения – оформить подписку на себя и тайно подкладывать «Науку и Технику» в кладовую, но мать, узнав про такое, взмылила бы головы им обоим. Приходилось страдать – отцу без подарков, дочери без возможности их делать.

– Он тебе не отец! – давила мать, если Алька пыталась что-либо возразить. – Он отец Савки. И просто мужчина, который числится в нашей семье моим мужем. А ты рождена от Деи, и не забывай этого! Молись.

Аля молилась, но Антона Львовича отцом считать не переставала. Ну и что, что не родной отец? Читать маленькую учил? Учил. Кататься на велосипеде учил? Учил. Мороженым в парке кормил – чем ни отец? И ведь любил по-своему, как умел.

Ужин продолжался.

Дожевав салат, мать положила себе из сотейника пару котлет, обильно полила их соусом и задумчиво, погрузившись в воспоминания, посмотрела на Алесту.

– А ведь я хотела назвать тебя Констанцией. Сильно хотела.

Алька едва не поперхнулась – Констанцией? Это громоздкое и неповоротливое имя почему-то напоминало ей ржавый, лежащий на свалке развороченной кучей металла локомотив. Монументальный, неподъемный и совершенно не гибкий.

Не то что «Алька». Алька – это что-то уютное, родное, где пахнет дождем, где по шалашику из веток стучат капли, где за стенами шумят сосновые ветки. Алька – это когда утром кофе с корицей, а в окно солнце, Алька – это легкие шаги по улице, а пальцы касаются листьев кустов; Алька – это бесконечный мир фантазий – живой, подвижный и пахнущий сказкой. Ну и подумаешь, что Хельга произносила «Алька» по-ругательски, с насмешкой. На то она и сестра. Вредная и старшая.

– Это все Тошик. Он настоял на Алесте – сказал, красивее. Единственный раз тогда поддалась его уговорам и до сих пор жалею.

Алька посмотрела на отца, на секунду встретилась с его виноватым взглядом, после чего тот быстро опустил голову – он молчал, всегда молчал. Сносил все шпильки, унижения, а Алесте отчаянно хотелось, чтобы он вспылил. Вдруг поднялся, повысил голос, ударил кулаком по столу и сказал «хватит!» – чтобы все вокруг увидели, что – да, он мужчина, – но, главное, он ЧЕЛОВЕК!

Но отец не поднимался – делал вид, что разговоры его не касаются, что обиды ему чужды, что он вообще находится не здесь, а где-то еще – за стеной собственного невидимого мира.

Алька вздохнула; котлеты в горло не лезли. На экране телевизора плыл ряд из незнакомых лиц – все девушки, все одеты в военную форму, и у каждой в глазах такая гордость, будто это она только что защитила грудью Храм Деи. Не менее гордо звучал из-за кадра и голос ведущего:

– …Община гордится, что в этом году число рекрутов превысило прошлогоднюю численность почти вдвое – на постоянную воинскую службу с начала месяца заступило три тысячи окончивших Военный Колледж фемид. Мы гордимся вами, Женщины, – Женщины с большой буквы. Мы спокойны, зная, что периметр Стены охраняют такие доблестные Воительницы, славные последовательницы покинувшей нас богини Боллы…

Телевизор продолжал вещать; мать никогда не выключала военный канал – прислушивалась к нему и сейчас.

– Кстати, Алеста, ты еще не готова к Походу? Все чего-то ждешь?

– У меня еще три месяца боевой подготовки впереди.

– Ты прекрасно владеешь мечом, у тебя отличные отметки. Зачем дополнительная практика?

Именно за это Алька ненавидела ужины: за то, что во время них неизменно, не нарочно, но крайне очевидно оскорбляли отца, и за то, что именно сейчас – в мирные вечерние часы – за столом поднималась тема ее Похода.

Неужели мать не понимала, что Алеста не готова, что она попросту боится идти? Конечно, Дея вроде бы охраняет дорогу к храму – храму, который, к слову говоря, находится за Стеной, – но как быть с засадами? А если ее утащат в лес Дикие? Что, если сделают своей рабыней, привяжут в одной из хижин и будут по очереди измываться над ее телом – мстить, избивать, чернить его? Бить, конечно, не сильно – чтобы могла рожать. Каждый год – мальчика за мальчиком. Ведь им как-то нужно продолжать свой род…

Плен был хуже смерти. Уж лучше в Равнины, лучше монстрам на съедение, лучше за последнюю черту.

– Я… не готова.

Алька чувствовала, что злится. Злится не на шутку, всерьез, той обидой, что остается после в душе на годы.

– Не готова? Трусиха!