Книга Любовь. Футбол. Сознание. - Хайнц Хелле

Функционалист и репрезентационалист все еще говорят о Боге, я несколько озадачен, поскольку думал, что они атеисты, во всяком случае, они ярые борцы против возможности физически необъяснимого компонента сознания, то есть против того, что раньше называли душой, и все-таки они говорят о Боге, причем совсем не так, как обычно говорят о том, чего не существует или скорее всего не существует, например, о единорогах или о квадратных кругах. Испанский студент по обмену критикует теорию эволюции, но не с религиозной, а с формальной точки зрения, я пытаюсь послушать его, но тут сосед заявляет мне, что, согласно прочитанной им статье о Германии, главная проблема Германии – производственные советы.

Что я об этом думаю? Ну… Да, я думаю, у производственных советов слишком много власти, говорю я, а думаю и не говорю, что даже Господу Богу не хватило бы могущества сотворить квадратные круги, а вот с единорогами, наверное, не было бы никаких проблем. Функционалист и репрезентационалист говорят о Боге, не затрагивая вопроса о теодицее, что не лишено смысла, ведь для них зла не существует, есть лишь эволюционно функциональное и эволюционно нефункциональное, что-то репрезентирует, остальное – репрезентируемо, вот и все. Бог со всем этим никак напрямую не связан, по их мнению, ему совершенно нечего делать в научной теории, однако он perfectly alright for personal use, I like god, говорит репрезентационалист, he is a very nice thing[4]. Принесли еду, классно сидеть и закусывать в японском ресторане, говорит мой сосед, с двумя знаменитыми философами. А они всё о Боге, говорю я, да, отвечает он, это тоже круто, хоть он и не верит в Бога, а что я об этом думаю?

Я не хочу говорить, что не знаю, что думаю, ведь я и так это часто говорю и у меня такое чувство, будто моя реальность возникает из того, что я говорю. Пока я только думаю о каких-то вещах, они никому не вредят.

Поэтому я говорю: я верю в производственные советы.

Хохот. Я немножко горжусь, стараюсь улыбаться обаятельно и скромно, но мне кажется, что эти усилия заметны, тогда я улыбаюсь энергичнее, шире, показываю зубы, пытаюсь выглядеть именно так, как себя и чувствую в эту самую секунду, и тогда мне приходит в голову, что я, пожалуй, чересчур широко скалюсь собственной шутке, и я быстро выпиваю глоток саке, потом глоток пива. Смех стихает, прежде чем я ставлю бутылку на стол.

Нет, серьезно, докапывается сосед. Я говорю, ну…

Я тоже считаю, что Богу нечего делать в научной теории, повторяю слова репрезентационалиста. Ага, кивает мой сосед, не очень обрадованный таким безопасным ответом, и тогда я поднимаюсь из окопа: а о том, чем наука не занимается, мы ничего сказать не можем. Я опасаюсь, что теперь начнется дискуссия о теории познания, и пытаюсь определиться, реалист я сегодня или скорее антиреалист, но тут невеста моего соседа говорит, что хочет уйти, эх, жаль, ну да, я принесу тебе журнал на следующей неделе, супер, до встречи, да, счастливо вам добраться, bye-bye[5].

Я еще немного посижу, я всегда остаюсь еще немного посидеть, пока все не разойдутся или пока я не напьюсь так, что больше не воспринимаю лица окружающих как знакомые. А может, это другие слишком надираются. Мы еще несколько раз заказываем саке, я беру еще и пиво, а потом вдруг все вскакивают и бросают кредитки на середину стола, сначала знаменитые философы, затем профессор из Нью-Джерси, потом испанский студент по обмену и, наконец, я, последний, как будто не хочу платить. Из-за того что я гадаю, не смотрят ли на меня теперь косо, мне неизбежно кажется, что да, все смотрят на меня косо, и от этого я не решаюсь участвовать в дискуссии о разделе общего счета, а потому просто плачу последним, сколько осталось доплатить, совсем немного – даже моя выпивка стоит больше. Я стою и понимаю, что теперь уж точно не смогу ни с кем заговорить, а потому иду через весь ресторан за своим пальто. Одеваюсь и возвращаюсь к столу в надежде, что надетое пальто избавит меня от необходимости объявлять о намерении откланяться, но никто не реагирует, поэтому я начинаю пожимать всем руки с того конца стола, который дальше всего от знаменитых философов.

You are leaving? Too bad[6].

Добравшись до знаменитых философов, я жму руку тому, чей я официальный гость, мямлю что-то, чего он, вероятно, не понимает, я-то уж точно не понимаю, что он мямлит в ответ, а второй знаменитый профессор ушел в туалет, или курить, или смотрит в другую сторону, в общем, ему я точно не жму руку, хотя он и знаменит, я же с ним вовсе не знаком. Направляясь к выходу, я чувствую на своей спине взгляды костяка междисциплинарного коллоквиума по сознанию и нейробиологии, слышу их мысли о слишком поздно брошенной на стол кредитке, о кажущемся замкнутостью высокомерии или о кажущейся высокомерием замкнутости, а проходя мимо еще трех десятков занятых столиков, на которые я сосредоточенно не смотрю, все-таки прекрасно вижу, что на меня никто не обращает внимания.

What’s your problem

Я думаю, мой речевой центр сильнее чувства равновесия – правой рукой я ставлю рюмку на стойку бара, а левой между тем не просто опираюсь на стойку, а держусь за нее: повторите, пожалуйста. Музыка. Слева от меня громкий, упитанный профессор из Нью-Джерси, из никому не известного университета, справа – сын фермера из Алабамы, который хотел стать священником, но остался студентом. Мы немного болтаем о наших проблемах, не потому что прямо спать из-за них не можем, а просто у нас такая работа – думать о проблемах. У нас одна и та же работа, поэтому нормально, что мы вместе подпускаем капельку этого яда для нервов – с кем же еще об этом поговоришь, разве что с друзьями.

Я смотрю на большой рот профессора никому не известного университета в Нью-Джерси, он открывается и закрывается, вверх-вниз, щеки вибрируют, когда он смеется, ведь он думает, что прав или что ему пришла в голову хорошая мысль. Мне нравится, что он думает, будто должен говорить со мной о моих проблемах, что ему кажется интересным то, что я рассказываю, мне нравится, что у него есть такое твердое мнение обо мне и обо всех других и обо всем, что кто-то говорит, мне нравится, что он даже не замечает, что у него есть какое-то мнение – оно у него просто есть.

Он цитирует, освещает новые аспекты, анализирует, интерпретирует, сомневается, критикует, а мне хочется сказать: заткнись придурок я люблю тебя повторите пожалуйста.

Что?

Повторите, пожалуйста.

Сын фермера присоединяется к нашему алкогольному кружку, к освещению, сомнению, пониманию, а может, ты имел в виду вот это, или имел в виду другое, а это ведь хорошая идея.

Разве это не хорошая идея?

Да.

Да.

Значит, наверно, это я и хотел сказать.