Книга Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл

Греческие православные епископы говорили с Иоанном Павлом подчеркнуто пренебрежительно. Он не роптал. Его осыпали оскорблениями. Он не защищался. Те потребовали, чтобы он принес извинения за католические грехи многовековой давности. И Иоанн Павел, выступая от имени миллиарда живых душ и неизмеримого числа погибших католиков, извинился. Православные настолько удивились, что согласились на то, от чего до сей минуты отказывались: встать рядом с ним на молитву.

Я надеялся, что поведение Иоанна Павла в Афинах благотворно повлияло на дальнейшие поступки Симона. Еще один урок, ниспосланный небесами. С тех пор Симон стал совсем другим человеком. Так я твердил себе, пока ехал из Рима на юг, в самое сердце бури.

В отдалении показался Кастель-Гандольфо: длинный холм, возвышающийся над бескрайними полями для гольфа и стоянками подержанных автомобилей, которые тянулись вдоль дороги на юг от предместий Рима. Две тысячи лет назад это были места для увеселения императоров. Папы римские всего несколько веков тому назад стали проводить здесь лето, но этого оказалось достаточно, чтобы земля официально считалась продолжением нашей страны.

Я объехал вокруг холма и увидел у подножия скалы машину карабинеров – итальянских полицейских из участка, находившегося по ту сторону границы. Они покуривали, ожидая, пока отбушует буря. Но там, куда направлялся я, законы Италии не имели силы. Ватиканской полиции под хлещущим дождем я не увидел, и сжавшийся в груди комок начал ослабевать.

Я припарковал «фиат» в том месте, где склон холма опускается в озеро Альбано, и, прежде чем выйти на дождь, набрал номер. На пятом звонке ответил угрюмый голос:

– Pronto[2].

– Гвидо Маленький? – спросил я.

Тот фыркнул.

– Кто это?

– Алекс Андреу.

Гвидо Канали, сын механика ватиканской электростанции, был моим другом детства. В стране, где зачастую единственное требование для получения места – родство с человеком на той же должности, Гвидо не смог найти себе ничего лучшего, чем ковырять лопатой навоз на папской молочной ферме здесь, на холме. Он вечно ждал каких-нибудь благотворительных раздач. И хотя наши пути с давних пор не пересекались совсем не случайно, сейчас мне самому очень была нужна помощь.

– Уже просто Гвидо, – вздохнул он. – Умер мой старик в прошлом году.

– Соболезную.

– Стало быть, один я остался, из нас двоих. Чем обязан?

– Я тут рядом, и у меня к тебе просьба. Можешь открыть мне ворота?

По его удивленному голосу стало понятно: про Симона он не подозревает. И это к лучшему. Мы заключили уговор: два билета на открытие выставки – Гвидо знал, что я могу их достать через дядю Лучо. Даже последний лентяй и сноб в нашей стране хотел увидеть, что сделал мой друг Уго. Я отключился и пошел по темной тропинке вверх на холм к нашему месту встречи. Ветер усилился и дул с тем высоким свистящим звуком, который я слышал у Симона в трубке.

Я удивился – и поначалу вздохнул с облегчением, – когда не увидел никаких признаков беды. Каждый раз, когда я забирал брата из полиции, он оказывался участником беспорядков. Но здесь – ни жителей, собравшихся в пикет на площади, ни ватиканских служащих, вышедших на демонстрацию с требованием повышения жалованья. Летний дворец папы в северной оконечности городка выглядел заброшенным. На его крыше поднимались два купола Ватиканской обсерватории, словно шишки, вырастающие на голове персонажей мультиков, которые смотрит по телевизору Петрос. Вокруг настолько спокойно, что все будто вымерло.

Уединенная аллея вела от дворца к папским садам. У ворот я увидел огонек сигареты, прячущейся в чьем-то темном кулаке, он крохотным эльфом порхал в темноте.

– Гвидо?

– Времечко ты выбрал для прогулок… – проворчала сигарета и упала в лужу, умирая. – Иди за мной.

Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что он в точности похож на покойного Гвидо Большого: приплюснутый нос, широкая, как у жука, спина. От физического труда он возмужал. В телефонной книге Ватикана полно людей, которых мы с Симоном знали еще в детстве, но среди них мы чуть ли не единственные священники. У нас здесь кастовая система, и люди с пониманием своей значимости продолжают дело отцов и дедов, натиравших полы или ремонтировавших мебель. Но им наверняка все равно бывает тяжело смотреть, как прежние товарищи по детским играм занимают более высокое положение; вот и сейчас я услышал в голосе Гвидо знакомые нотки, когда тот, открыв металлический замок, показал на свой грузовик и произнес:

– Садитесь… святой отец!

Ворота поставили здесь, чтобы не пускать внутрь случайных людей, а изгороди преграждали путь их взглядам. Вокруг нашей земли с каждой стороны приютилось по итальянской деревушке, но если не знать, то отсюда этого и не разглядишь. Гребень холма, простирающийся на полмили, – личная волшебная страна папы. Его владения в Кастель-Гандольфо больше, чем весь Ватикан, но здесь никто не живет, только несколько садовников и разнорабочих да еще старый астроном-иезуит, который спит днем. Настоящие обитатели этого места – фруктовые деревья в горшках, аллеи пиний и клумбы, величина которых измеряется акрами. И мраморные статуи, что остались после языческих императоров и выставлены в садах, дабы Иоанн Павел улыбнулся, совершая летние прогулки. Отсюда, сверху, вид простирался от озера до моря. Пока мы ехали по грунтовой садовой дорожке, на глаза нам не попалось ни одной живой души.

– Куда едем? – спросил Гвидо.

– Просто высади меня в парке.

– Вот прямо тут?! – удивленно поднял брови Гвидо.

Буря неистовствовала. Снедаемый любопытством от столь необычной просьбы, Гвидо включил радиостанцию, послушать, не болтают ли чего в эфире. Но и она молчала.

– У меня девушка там работает, – сказал Гвидо, оторвав от руля один палец, чтобы показать направление. – На оливковой плантации.

Я не ответил. Днем я бы узнал пейзаж лучше, поскольку водил здесь экскурсии для новеньких, когда учился в семинарии. Но в темноте, под проливным дождем я различал лишь полоску шоссе перед фарами. За всю дорогу до садов нам не попалось ни грузовиков, ни полицейских машин, ни бегущих от дождя садовников с фонариками.

– Как она меня бесит! – покачал головой Гвидо. – Алекс, но у нее такая попка!..

Он присвистнул.

Чем глубже мы въезжали в тени, тем сильнее зрело во мне ощущение неправильности происходящего. Симон один торчит под дождем. В первый раз я подумал, что брат может быть ранен. Что произошел несчастный случай. Правда, по телефону Симон упомянул полицию, а не скорую помощь. Я прокрутил в памяти наш разговор, пытаясь отыскать какие-то детали, которые мог неверно понять.

Грузовик, складываясь чуть ли не пополам, пробрался вверх по дороге через сады и выехал на край поляны.

– Все, – сказал я. – Выйду здесь.