Книга Сквозь огонь и воду - Андрей Воронин

– Отошлю, вы не волнуйтесь, снимок раньше вас придет, – Солодкина грустно улыбнулась и предложила:

– Посидим на дорожку.

Она присела на подлокотник кресла рядом с Муму, обняла его за плечи, чувствуя, что расстается с ним надолго. Она не сомневалась в Сергее, знала: тот вернется во что бы то ни стало.

– Вы хоть звоните мне, мужики, держите в курсе.

Пашка захихикал:

– Оттуда даже толковой связи с внешним миром нет. Если бы спутниковый телефон у нас был с раскладной антенной, мы бы дозвонились. Но там, как на Северном полюсе, только через спутник можно связь держать, да через пограничников и, как ни странно, через почту. Она одна после распада Союза там действует.

– Кстати, как погранцы служат? – спросил Дорогин.

– Пограничники живут, вернее, доживают, плавают на ржавых катерах, когда горючку найдут, а большей частью по берегу ходят, словно ищут, что море им подкинет. Молодцы они, иногда, когда в детском доме совсем невмоготу, кое-что подкидывают. Мешок муки, тушенки с десяток банок, макароны.., хотя самим жрать нечего.

– Помолчим… – предложила Тамара. С минуту все сидели в молчании, каждый думал о своем. Дорогин – о том, что вновь увидит места, где прошло его и Пашкино детство. Он даже не знал, что всколыхнется в душе в момент, когда он вновь увидит крыши детского дома: то ли тоска по утраченному, то ли припомнится что-нибудь светлое и доброе, но позабытое.

Тамара сдерживала себя, чтобы не попросить Дорогина остаться, и придумывала оправдание своему молчанию. Пашка же думал о том, что дети обрадуются, даже просто увидев машину, въезжающую в ворота детского дома. И уж тем более завопят от восторга, когда узнают, что им привезли подарки. Он вертел в руках губную гармошку, еле сдерживаясь, чтобы не заиграть.

– Сыграй, Павел, что-нибудь напоследок, – предложила Тамара.

– Хотите, вальс сбацаю, а вы станцуйте на прощание.

Паша взял гармошку двумя руками, поднес к губам так, как подносят ломоть арбуза, и с чувством принялся играть простецкий вальс, отбивая такт ногой. Дорогин пригласил Тамару.

– Ты же никогда со мной вальс не танцевал, даже не знаю, умеешь ли.

– С тобой – нет, а в детском доме я был большой мастак.

– За тобой, наверное, там все девчонки увивались?

– Не стану врать, я им нравился, – Дорогин закружил Тамару и прошептал ей на ухо:

– Ни одна девчонка мне по-настоящему не нравилась, я был влюблен в училку русского языка.

– Если ты называешь ее училкой, то вряд ли ты ее любил.

– В детском доме свои понятия, своя лексика… Я ее в самом деле любил. Она на тебя была похожа. Я только сейчас это понял.

– Такая же красивая? – игриво спросила Тамара.

– Красивая и хорошая.

Пашка старался. Он играл самозабвенно, полуприкрыв глаза, забыв обо всем на свете, выпав из потока времени. Он сам не знал, где он теперь: в детском доме на танцах или в доме покойного доктора Рычагова.

– Ты сказал об этом своей училке? Признался ей в любви?

– Я писал ей записки, но не подписывался. Напишу – и в журнал засуну.., жду, сам не знаю чего.

– Она по почерку не разгадала автора любовных посланий?

– Я писал левой рукой, печатными буквами. Женщина прижалась к мужчине, и они уже не кружились, а стояли посреди большой светлой гостиной. Музыка резко оборвалась. Пашка носовым платком бережно протер губную гармошку и спрятал ее в кожаный футляр.

– Давненько я так, от души, не играл, некому было слушать. Ценителя настоящего не находилось. Для меня эта гармошка как для виртуоза скрипка Страдивари.

– Ты не рассказал, Павел, куда подевалась та губная трофейная гармошка, которую тебе дядя Федор подарил, он ее из Германии привез.

– Ту я в Афгане потерял.., меня ранило, когда очнулся, первое, что сделал, – не к пистолету потянулся, а к инструменту… А ее нет… Может, теперь душман какой на ней играет… А может, лежит она между камнями, рассохшаяся… Лучше бы душман играл, инструмент жить должен. Когда скрипка не играет, она мертва, она – мебель, украшение, она не живая. Так и гармонь. Губная гармошка чем хороша? На ней душа играет, дух из тебя в нее уходит, ты через нее дышишь, своим дыханием согревая и оживляя…

– Красиво ты, Павел, говоришь…

– Вы хоть вещи с собой возьмите, – сказала Тамара, – куртки теплые захватите, смену белья, одеяло.

– Если есть деньги, никаких вещей в дорогу брать не надо! – Дорогин хлопнул себя по карману, в котором лежало портмоне. – Вся дорога, Паша, за мой счет: бензин, еда, ночлег!

– У меня дизельная тачка, так что солярка дешевле бензина обойдется.

Дорогин не стал говорить, что ему без разницы: соткой долларов больше, соткой меньше, погоды это не сделает.

Тамара проводила их до самых ворот и еще долго глядела вслед удаляющейся машине, пока она совсем не затерялась среди других автомобилей на оживленном шоссе.

– Часто из дому уезжаешь? – спросил Разлука.

– Случается…

– Спокойно она это воспринимает?

– Она у меня всегда спокойная. Нервы у нее железные. Знает, что ничего мне не докажет…

– Хорошо тебе, а мне в личной жизни не везет. Вроде и руки при мне, и голова на плечах, и деньги кое-какие водятся, а нормальной жены так и не нашел… Я тебя не спрашиваю, Сергей, откуда ты такими деньгами разжился, если просто так можешь десять штук бросить, значит, запас у тебя хороший остался.

– Я ими, Паша, не бросаюсь, я их на доброе дело использую. Случайно мне деньги достались… Я их не заработал, но и не украл, они мне именно достались.

– А дом, машина?

– Это все – ее.

– Заработала?

– Они ей тоже достались.

– Везет же некоторым. Ты всегда, Серега, счастливчиком был! Самая большая рыба тебе на крючок попадалась, и самое большое яблоко, и самые красивые девчонки с тобой дружить хотели, а я вроде всегда при тебе…

– Нет, Паша, когда ты на губной гармошке играл, это я при тебе был…

И мужчины, не сговариваясь, громко и весело запели. Хотя песня была грустная, им было хорошо; так хорошо бывает в жизни редко, лишь когда встретишь старинного друга после долгой разлуки и поймешь, что он совсем не изменился, во всяком случае по отношению к тебе, и голос его, хоть теперь и прокуренный, но такой же искренний и звонкий, как прежде, как в далекие небогатые, но счастливые годы.

– Ну ты и гонишь, – вдруг сказал Пашка, взглянув на спидометр.

– Я всегда так езжу. Я же каскадером был, а на гаишников у меня нюх. Я их за версту чувствую, за каким кустом прячутся, знаю.