Книга Поезд особого назначения - Алексей Евдокимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо, принимается… – согласился Ковпак. – Такого человека в Ровно мы найдем.
– Теперь, как обеспечить безопасность Олеси Ковальчук… – озабоченно произнес Вершигора. – Надо сделать так, чтобы рядом с ней постоянно находился кто-то из партизан. И у нее дома и в кафе. Тогда он примет на себя удар, а девушка сможет спастись.
– Так у нее брат в городской полиции работает! – вдруг вспомнил Ковпак. – Очень неплохой хлопчик. Любит немцев приблизительно так же, как и я. Мы его еще год назад в Ровно направили.
Вершигора обменялся с Ковпаком взглядами.
– Значит, пришло его время… – сказал Вершигора. – Пусть возьмет отпуск или скажется больным, и постоянно будет находиться около сестры. Это не вызовет у немцев подозрений.
– Тогда, так и решим… – поправляя на себе бекешу, сказал Ковпак. – Видимо что-то серьезное немцы затеяли, коли Центральный штаб всех на ноги поднял.
На окраине Ровно высился давно заброшенный католический монастырь. После вхождения Западной Украины в состав СССР в тысяча девятьсот сороковом году обитающий в нем ксендз и десяток его служек бежали вместе с отступающими польскими войсками в Румынию. Больше года в монастыре царило запустение, пока пред самой войной в нем не разместилась школа младших командиров РККА. После оккупации Ровно немецко-фашистскими войсками в нем вначале находился пересыльный концлагерь для советских военнопленных, а затем с тысяча девятьсот сорок второго года – разведывательно-диверсионная школа СД. Начиная с этого момента, монастырь преобразился. Его стены поблескивали новым ярко-красным кирпичом. Монастырские постройки словно помолодели под слоем матово-серой штукатурки. А кованные железом ворота перестали покрываться коричневой паутиной ржавчины.
В холодное ноябрьское утро, на отведенной для курения площадке посредине спортивного городка, встретились два человека. Один, невысокий молодой в форме унтер-офицера немецкой армии. Другой, уже в возрасте, немного лысоватый в помятом курсантском комбинезоне. Отдав унтер-офицеру честь, лысоватый мужчина устало присел на краешек скамьи и вытащил из нагрудного кармана сигарету. Унтер-офицер остался стоять рядом, все более погружаясь в клубы сизого табачного дыма. Вскоре между ними завязался еле слышный разговор:
– Чего звал комиссар? Не нужно нам сейчас с тобой встречаться. Опасно!
– Я понимаю, граф. Да больно вопрос серьезный. Среди курсантов слух пошел, будто на самого Верховного покушение готовят. И людей для этого уже отобрали.
– Верный слух, комиссар… Готовят для этого людей. Из Берлина гауптштурмфюрер приехал. Отобрал троих наиболее надежных слушателей школы, которые сами в плен сдались. Сейчас они в отдельном строго охраняемом блоке живут.
– А ты их видел?…
– Доводилось пару раз. Когда они советское обмундирование у меня на складе примеряли.
– Описать сможешь?
– Конечно, смогу. Только, как это на волю передашь? Все увольнительные отменены.
– Я в курсе…
– Но я про них неделю назад все же сообщил твоей крестнице. Только без их портретов.
– Успел, значит?
– Успел… Я думаю, ваши чеку уже на ноги подняли.
– Поднять то подняли… Да только, как этих троих найти? Пока разыщут они, глядишь, и сделают свое дело.
– И что ты предлагаешь, комиссар?
– Уходить тебе надо, граф…
– Куда?
– К нашим… За линию фронта.
– Уходить говоришь? Хм… А ваши меня там не шлепнут сгоряча?
– Риск конечно есть. Смотря на кого нарвешься. Но я думаю за Верховного, тебе все грехи прошлые простят и еще орден дадут.
– Нужен, мне ваш орден… Я не за орден согласился на вас краснопузые работать. Мой отец три года в первую мировую в окопах просидел. Два «георгия» за храбрость имел. Ранен и контужен был под Ригой. К немцам у него длинный счет имелся. Вот и наказал он мне на смертном одре, что, если они опять на Россию-матушку полезут все обиды на вас забыть и за Россию биться. Хоть и разная она у нас с вами. У нас единая и неделимая, а у вас советская и социалистическая!
– Ну, так как, граф… Решай!
– Ладно, будь по-твоему, комиссар. Все равно здесь скоро все прахом пойдет. Ваши Киев уже взяли. Через месяц, другой здесь будут.
– И про меня, граф, расскажи там… Что не зазря я погиб. С пользой дела.
– Так ты сам, комиссар, расскажешь…
– Боюсь, не доживу, граф. Ходить за мной стали. А это верный признак. Сам знаешь…
– Ну, тогда прощай, комиссар. Если с тобой что случиться не забуду твою просьбу.
– Привет сестренка!.. – широкоплечий молодой парень, в черно-белой полицейской форме, радостно улыбаясь, подходил к Олесе Ковальчук.
– Дмитро… ты! – всплеснула руками девушка. – Откуда ты взялся?
– Да вот… – парень показал глазами на, висящую на груди руку, затянутую бинтами. – Пострадал во время облавы. Подстрелил меня какой-то москаль, а сам гнида убег. Теперь временно списан в резерв. До полного излечения.
– Ой!.. Страсти то какие!.. – Олеся с испуганным лицом истово перекрестилась.
Затем она подвела молодого человека к стойке бара, за которой с важным видом стоял Антон Крамер.
– Пан Крамер, – обратилась Олеся к нему. – Вот познакомьтесь. Мой родной брат Дмитро. Служит в городской полиции.
Лицо Крамера расплылось в приветливой улыбке.
– Добрый день, молодой человек! – поздоровался он. – Хотя какой сейчас день может быть добрым, если на улицах столицы Рейхскомиссариата хозяйничают бандиты-москали?
– Ничего, пан Крамер, – сведя брови к переносице, ответил Дмитро. – дайте срок. Мы всех москалей обратно в Россию выкинем. Будут в Ровно одни истинные украинцы жить.
Дмитро и Олеся переглянулись. Затем Олеся бросила на Крамера жалостливый взгляд и попросила.
– Пан Крамер, а нельзя ли Дмитро в кафе кем-нибудь временно пристроить? А то ему по ранению жалование в полиции убавили.
Антон Крамер озабоченно почесал мочку уха, посмотрел в просящие глаза Олеси и, вздохнув, сказал.
– Ладно, пусть у входа вместо швейцара посидит. Вид у него солидный. В форме… А то иного посетителя приходится силой из кафе выводить.
Ровно в десять часов вечера во всех окнах монашеских келий монастыря почти одновременно гас свет. Строгий распорядок разведывательно-диверсионной школы запрещал курсантам, что-либо делать после отбоя. Только несколько часовых, взобравшись на угловые башни стены, окружающей монастырь, терпеливо ожидала рассвета и своей смены. У гауптштурмфюрера СС Ганса Мольтке ночная тишина вызывала раздражение. Ворочаясь в своей кровати, он не мог до самого утра побороть одолевавшую его бессонницу. Мольтке привык к другому распорядку дня. В штаб-квартире гестапо на Принц-Альбрехтштрассе в Берлине днем работали только секретарши и курьеры. Сотрудники центрального аппарата гестапо появлялись на своих рабочих местах ближе к вечеру, когда туда привозили для допроса арестованных. Часть из них содержалась во внутренней тюрьме здания, но основную массу доставляли охраняемые фургоны из разбросанных по всему Берлину тюрем. Обычно на допрос арестованные приходили сами. Но возвращаться обратно им приходилось по-разному. В коридорах штаб-квартиры стояли больничные каталки, на которых бесчувственные тела арестованных отвозили обратно в тюремные камеры.
