Книга Загадочные страницы русской истории - Николай Ефимов

ЛИСЕЙЦЕВ: Кстати, Авраамий Палицын отмечает, что хотя люди постоянно стонут о нищете и бедности, но при этом они «любезно прибирают серебро». То есть богатеют, но продолжают стонать о своем тяжелом положении. Ну а что касается прикосновения к «традиционным материальным ценностям», то ни один переворот, ни одно свержение не обходились без погрома винных погребов. Так произошло, и когда свергли Годуновых в 1605 году, этим же сопровождалось убийство Лжедмитрия в 1606 году.

КУРУКИН: Да, например, в 1612 году отряд казаков, воровских естественно, занял Вологду, потому что все перепились и защищать ее было просто некому! По свидетельству современника, «дети матерятся, родителей не слушают…». Такие вещи как раз были очень характерны для времени, когда все прежнее, тот устойчивый мир, который существовал в сознании людей, вдруг ломается, все рушится, и никто не знает, как дальше себя вести, где правда, где ложь. Это был колоссальный духовный кризис, о котором мы плохо еще осведомлены.

— Вы сказали о «воровских казаках». Это кто?

НИКИТИН: Речь идет об одном из весьма красноречивых показателей последствий ослабления государственной власти. Где-то с конца XV — начала XVI века на окраинах Русского государства формируется вольное казачество — общины людей, которые добывали себе средства к существованию военным делом, в том числе элементарным разбоем.

КУРУКИН: Конечно, это были не те казаки, которых мы знаем по «Тихому Дону» — сословие на государственной службе, а, скорее, те, что известны по Гражданской войне. Появлялся «пан-атаман», который объединял вокруг себя всех, кого угодно, и эти люди контролировали определенную территорию — без всякой власти. Казаки начала XVII века — это и были кто угодно: вчерашние дворяне и представители знати, какие — нибудь поляки, или те, кого называли «литовскими людьми», татары, даже были казаки-евреи. Это называлось «приставство казачье» — мол, «мы, ребята, вас всех берем и защищаем».

НИКИТИН: Казаки традиционно формировали свои общины там, где государственная власть не может быть сильной, куда ее руки не могут дотянуться, — на окраинах. Однако в период смуты районами массового формирования казачества становятся не Волга или Дон, а центральные, обжитые районы страны. Это бывшие холопы, военные, крестьяне, тот деклассированный люд, который эта Смута плодит массами. Живут казачьи общины отнюдь не производительным трудом: максимум, что они могли делать, — ловить рыбу. Это им было не зазорно.

— А разве нельзя было быстренько провести «избирательную кампанию» и заполнить вакантное место? Неужели подходящих кандидатов не было?

МОРОЗОВА: Напротив! В большом количестве появились различные претенденты, но дело в том, что ни у одного из них не было достаточно веских оснований для занятия престола. Они не могли сказать, что я — сын, внук, родной племянник усопшего государя, то есть представитель прежней династии. А практики избрания «на государство» еще, в общем-то, до этого не было. Первым избранным царем был Борис Годунов, и его права считались малолегитимными. До того же существовала многовековая практика перехода власти по наследству внутри одного правящего дома. Василий Шуйский утверждал, что он — Рюрикович и что Рюриковичи имеют право на престол. Но таковых было невероятное количество, и если бы каждый из них предъявил свои права на престол, то, наверное, и до сих пор какие-то Рюриковичи на него все бы претендовали.

— То есть просто одного желания занять престол было недостаточно? Но что же нужно было еще, если все равно династия пресеклась и прямого потомка Ивана Грозного уже было не найти? Откуда царя взять-то?!

РОГОЖИН: Сложилась очень выгодная ситуация, чтобы «объявить себя», — такой человек просто должен был появиться! Самозванство на Руси

— тема животрепещущая. Любой переходный, революционный период обязательно связан с выдвижением самозванцев.

КУРУКИН: Смута открывает собой определенную полосу в истории России, когда самозванство становится буквально элементом существования политической системы. Самозванцы появлялись вплоть до середины XIX века.

РОГОЖИН: А разве не появлялись «чудом спасшиеся потомки Николая

II»?

КУРУКИН: То, что появлялись самозванцы, это понятно. Вопрос в ином: почему люди им верили? Приходит некто и говорит: «Здравствуйте, я

— царевич!»

— Прямо как в комедии: «Очень приятно — царь!».

КУРУКИН: Вот-вот, только здесь-то дело происходило совсем не в

кино! Так, в 1611 году в Пскове поповский сын Матюшка Веревкин именно так и говорит: «Я — царь!» — и город Псков…

МОРОЗОВА: Он сначала в Карелии появился.

КУРУКИН: Не суть важно, присягал-то ему Псков. И первое ополчение присягает. Это очень интересный механизм мышления, сознания средневековых людей, когда царь становится некой сакральной фигурой, равно как и сама династия. А кто царь — это, так сказать, Господь определяет. Но раз Господь определяет, кто, то это можете быть вы, могу и я.

РОГОЖИН: Объявляя себя царем, «лжечеловек» входил в состояние Богоподобия. Здесь, конечно, идеология самодержавия, царизма, что также надо иметь в виду, производила совершенно магическое действие.

МОРОЗОВА: Таким образом, Лжедмитрий появился на волне того, что он назвал себя сыном Ивана Грозного.

КУРУКИН: Имеется ввиду Лжедмитрий I, как мы его называем, а он, естественно, себя так никогда не называл.

МОРОЗОВА: Конечно! Он объявил себя сыном Грозного, а значит, у него были права, чтобы занять престол. Когда же выяснилось, что это явный самозванец, то его свергли. В то, что Лжедмитрий II имеет какие-то права

на трон, никто уже не верил, но вокруг него образовалась политическая группировка, которой было выгодно иметь своего лидера, чтобы самим занять высокое положение.

— Сколько же в итоге оказалось этих Лжедмитриев?

КУРУКИН: Как мы знаем по учебникам, был Лжедмитрий I,

Лжедмитрий II, Лжедмитрий III. На самом деле самозванцев было огромное количество.

РОГОЖИН: Может, их 15 было, может — и 30…

КУРУКИН: Я думаю, было намного больше, их никто и не считал. В России не только цари, но и патриархи были разные — уж это совсем было неприлично.

— Одновременно — разные патриархи?!

КУРУКИН: В том-то и дело… О том, сколько было

Лжедмитриев, судить не берусь, но могу гарантировать, что очень

много. Просто о многих мы и не слыхали — их брали сразу же, как они «объявлялись». Недавно, просматривая документ о Тайной канцелярии XVIII века, я увидел, что в одном месте сидели сразу четверо детей Петра I. Мы же о них ничего не знаем — просто их взяли сразу.

ЛИСЕЙЦЕВ: А могли они действительно быть детьми «царя-реформатора»?

КУРУКИН: Самое интересное, что могли… Но это уже тема другого разговора.

— Возвращаемся к нашей теме: кто такой Лжедмитрий I, откуда он взялся? Хотя мы привыкли именовать его Гришкой Отрепьевым, однако даже в Большой Советской энциклопедии об этом сказано только предположительно…