Книга Драгоценность - Эми Эвинг

Рейвен берет чистую салфетку, смачивает ее водой и намыливает лавандовым мылом.

– А ты нервничаешь? – Я хотела добавить «из-за Аукциона», но передумала. – Перед встречей с родными?

– С чего вдруг я буду нервничать? – недоумевает она, обтирая мне лицо влажной салфеткой. Аромат лаванды успокаивает.

– Но ведь ты не виделась с ними целых пять лет, – осторожно говорю я. Рейвен живет здесь дольше меня.

Она пожимает плечами, проводя салфеткой под глазами. Зная ее достаточно хорошо, я умолкаю. Она выбрасывает салфетку и начинает расчесывать мои волосы. У меня гулко бьется сердце, когда я думаю о том, что произойдет завтра.

– Я не хочу идти, – признаюсь я. – Не хочу на Аукцион.

– Конечно, не хочешь, – отвечает она. – Ты же не сумасшедшая, как Лили.

– Не надо так говорить, это нехорошо.

Рейвен закатывает глаза и опускает расческу, разбрасывая мои волосы по плечам.

– Что с нами будет? – спрашиваю я.

Рейвен берет меня за подбородок и заглядывает прямо в глаза.

– Послушай меня, Вайолет Ластинг. У нас все будет хорошо. Мы умные и сильные. Мы справимся.

Моя нижняя губа предательски дрожит, и я покорно киваю головой. Рейвен успокаивается и в последний раз поправляет мою прическу.

– Отлично, – говорит она. – Вот теперь мы готовы к встрече с родными.

2

Электрические дилижансы везут нас по пыльным улицам.

Толстые бархатные шторы защищают карету от хлопьев сухой грязи, что носятся в воздухе – когда я была маленькой, они налипали мне на кожу. Я выглядываю в прорезь между шторками, не в силах сдержаться. С двенадцати лет я не покидала пределов инкубатора.

Вдоль улиц тянутся одноэтажные глинобитные домики; у некоторых проржавевшие или вовсе обвалившиеся крыши. Дети бегают полуголые, пузатые мужчины отдыхают в тени или на крылечках домов, потягивая что-то крепкое из бутылок, скрытых в бумажных пакетах. Мы проезжаем мимо богадельни; ставни на окнах закрыты, на двери висячий замок. В воскресенье здесь выстроится огромная очередь за едой, одеждой и лекарствами, которые жертвует несчастным королевская семья. Но сколько бы помощи ни присылали, ее вечно не хватает.

Мы проезжаем еще несколько улиц, и я вижу, как трое ратников отгоняют изможденного мальчика от овощной лавки. Я так давно не видела мужчин, если не считать врачей, которые осматривают нас. Ратники молодые, с большими руками и носами, широкоплечие. Они отвлекаются от мальчишки, когда наш дилижанс проплывает мимо, и вытягиваются по стойке «смирно». Интересно, видят ли, что я подглядываю в окошко? Я тут же задергиваю шторы.

Нас четверо в карете, но Рейвен не со мной. Ее семья живет по другую сторону от Южных Ворот. Болото огибает Одинокий город. Если Великая стена когда-нибудь рухнет, мы первыми уйдем под воду, затопленные грозным океаном, который подступает со всех сторон.

Городские округа, за исключением Жемчужины, разделены крест-накрест на четыре квартала – Север, Юг, Восток и Запад. В каждом квартале Болота свой инкубатор. Семья Рейвен живет к востоку от Южных Ворот, моя – на западной стороне. Наверное, мы бы никогда не встретились, если бы нас не отобрали как суррогатов.

В дилижансе все молчат, и я этому рада. Я почесываю запястье, нащупывая крошечный передатчик, имплантированный под кожу. Нам всем поставили эти устройства перед отправкой домой. Передатчики временные – они растворяются через восемь часов. Так Южные Ворота следят за соблюдением правил. Нам запрещено говорить о том, что происходит в стенах инкубатора. Запрещено рассказывать о заклинаниях. Запрещено обсуждать Аукцион.

Нас высаживают одну за другой. Я последняя в очереди.

Все мое тело дрожит, когда мы останавливаемся возле моего дома. Прислушиваясь, пытаюсь уловить хоть какой-то звук, который подскажет, что моя семья там, ждет меня, но все заглушает стук пульса в ушах. Из последних сил тянусь рукой к латунной задвижке на дверце кареты. Я даже сомневаюсь, что смогу ее открыть. Что, если они меня разлюбили? Забыли меня?

Но тут я слышу голос моей матери.

– Вайолет? – робко зовет она.

Я открываю дверь.

Они стоят рядком, принарядившиеся, наверное, в свою лучшую одежду. Я потрясена тем, как вымахал Охра – ростом он выше матери, у него мускулистые руки и грудь, волосы коротко подстрижены, кожа огрубевшая и загорелая. Должно быть, он устроился работать на Ферме.

Мама заметно постарела, но ее волосы все такие же золотисто-рыжие. Вокруг глаз и рта залегают глубокие морщины.

Что до Хэзел… Ее просто не узнать. Ей было семь лет, когда меня забрали, значит, сейчас одиннадцать. Угловатая, с несоразмерно длинными руками и ногами, она утопает в тусклом драном сарафане, который болтается на ее костлявой фигуре. Но лицом она просто копия отца; и глаза в точности отцовские. У нас с ней одинаковые волосы – длинные, черные, волнистые. Я невольно улыбаюсь. Хэзел жмется к брату.

– Вайолет? – снова произносит мама.

– Здравствуйте, – говорю я и сама удивляюсь своему формализму. Я выхожу из дилижанса, ступая в густую болотную пыль. Хэзел широко распахивает глаза – не знаю, в чем она рассчитывала меня увидеть, но, похоже, не в ночной рубашке и халате. Никто из моих родных не носит обувь. Хорошо, что я тоже босая. Я хочу чувствовать грязь под ногами, такую родную, домашнюю.

Еще мгновение неловкого молчания – и вот моя мама, спотыкаясь, делает шаг вперед и обнимает меня. Она такая худенькая, и, как я успеваю заметить, слегка прихрамывает, чего прежде точно не было.

– О, моя детка, – воркует она. – Я так рада видеть тебя.

Я вдыхаю ее запах – хлеба, соли и пота.

– Я скучала по тебе, – шепчу я.

Она вытирает слезы и слегка отстраняется, разглядывая меня.

– Сколько у нас времени?

– До восьми.

Мама открывает рот, как будто хочет что-то сказать, но лишь качает головой.

– Что ж, тогда не будем терять ни минутки. – Она поворачивается к остальным. – Охра, Хэзел, подойдите, обнимите свою сестру.

Охра решительно выдвигается вперед – когда он успел так возмужать? Ему ведь было десять лет, когда я уехала из дома. И вот теперь передо мной настоящий мужчина.

– Привет, Ви, – говорит он. И тут же закусывает губу, словно пугаясь столь панибратского обращения к суррогату.

– Охра, какой же ты огромный, – поддразниваю я. – Чем же тебя мама кормит?

– У меня рост метр восемьдесят, – с гордостью говорит он.

– Да ты просто великан.

Он усмехается.

– Хэзел, – говорит мама, – подойди, поздоровайся с сестрой.