Книга Мой русский любовник - Мария Нуровская

Присев под могучим платаном — одна из его причудливо скрученных ветвей напоминала кольца питона, — я сбросила босоножки с усталых после долгой ходьбы ног и, откинувшись на спинку скамейки, прикрыла глаза. Я полюбила это место — и стала выходить на несколько остановок раньше, чтобы добраться сюда пешком. По пути мое внимание привлекали старинные кованые решетки, витрины книжных лавок. Я частенько заходила в них, но не для того, чтобы приобрести что-нибудь, а просто чтобы насладиться их неповторимой атмосферой. А потом меня ждал Люксембургский сад, уже в осеннем убранстве. На аллеях и ответвлявшихся от них дорожках лежали упавшие с деревьев каштаны, круглые, словно обтянутые глянцевитой кожей. Они переливались на солнце своими коричневыми и темно-гранатовыми бочками. На некоторых из них была зеленая колючая оболочка, обычно треснутая в одном или нескольких местах. Как-то раз, когда я проходила под деревьями, одна такая «бомбочка» угодила мне по макушке. В первый момент я перепугалась и отскочила в сторону, но потом это маленькое происшествие настроило меня на благодушный лад.

Итак, я сидела, головой касаясь мощного ствола, с закрытыми глазами, а неподалеку от меня компания немолодых мужчин, скорее всего пенсионеров — иначе откуда у них свободное время, чтобы приходить сюда по утрам в будние дни, — играла в «шары». До меня долетали беспечные голоса, их французский был немного другим, не таким, на котором разговаривали в университете. «Интересно, как он говорит по-французски, с каким акцентом?» — вдруг подумала я. Должен же он знать французский? Хотя до этого времени я слышала только его русскую речь. У него был сильный, низкий голос, и, несмотря на то что он достигал моего слуха из-за стены, да еще в разгар ссоры, в нем была какая-то распевная плавность. А может, дело в особенности его родного языка, певучего по своей природе? Любопытно было и как выглядит этот Саша… Я уже многое успела узнать об этой паре, которую от меня отделяла только тонкая стенка. Я была невольным свидетелем их ссор, а также примирений, обычно заканчивавшихся в постели. Их громкая любовь не раз будила меня в ночи. Не знаю, насколько они осознавали, что у их страсти есть невольные свидетели. Таким свидетелем была я. В зависимости от моего настроения, долетавшие из-за стены звуки то раздражали меня, то смешили. Однажды ночью я испытала странное чувство — будто бы сама участвую в их любовном акте. Находясь в полудреме, между сном и явью, я ощущала нечто такое, по чему тосковала и чего, в общем-то, уже не помнила. Очнулась, чуть ли не испытывая оргазм, которого как раз в тот момент достигла пара за стеной. Я была сконфужена своей реакцией, но напряжение не спадало. Мое тело вдруг показалось мне незнакомым, жаждущим чего-то, что было невозможно. Совершенно безотчетно рука скользнула меж бедер, но я тут же ее отдернула — меня охватил ужас. Происходило нечто такое, что я была не в состоянии контролировать. После нескольких лет воздержания в моем теле пробудились желания, с которыми я не могла, не хотела и не умела справиться. Ни на какую новую связь я бы уже не отважилась, тем более что мои последние отношения закончились жалким финалом.

Дочь называла их «служебным романом». Он продолжался несколько лет. Мы были ровесниками, но на служебной лестнице я стояла ступенькой выше Петра. Конечно же мне и в голову бы не пришло его соблазнять. Это произошло само собой. Мы поехали на симпозиум в Грецию. Наши номера в отеле были расположены по соседству. Как-то вечером он пришел с бутылкой вина. И остался. Когда Петр приблизился ко мне, я хотела его оттолкнуть. Он лапал меня потными ладонями, я ощущала на лице его кислое дыхание. Это будило во мне легкое отвращение. Его дыхание становилось все прерывистей, и в какой-то момент он ловким движением руки стянул с меня трусики. Петр с головой забрался мне под юбку. С удивлением я обнаружила, что невзрачный на вид человек очень искусен в любовных ласках. Я быстро потеряла контроль над собой и начала громко стонать. Никто до этого так меня не ласкал. Наслаждение блаженством разливалось во всем моем теле, и несколько минут я пребывала в мире, о котором до этого времени не имела ни малейшего понятия. И происходило все это благодаря мужчине, которого я совсем не любила. Но стала от него зависима. Мне были необходимы эти несколько минут, которые мог подарить мне только он. Он выскальзывал из моей постели и спешил домой, где его ждала жена. Но меня это не волновало, такое положение вещей было мне даже на руку.

Только однажды, в канун Нового года, когда из-за ремонта в квартире я оказалась в пансионате Дома ученых под Варшавой, наедине с собой, одиночество испугало меня. Эва встречала Новый год со своей семьей, мой любовник — со своей. А я, обреченная проводить время в компании одних женщин, которые к тому же были старше меня, воочию увидела, что меня ждет через десять лет. Мне тогда было сорок с хвостиком. Я запаниковала и поставила Петра перед выбором: если он хочет быть со мной и дальше, то должен оставить жену. Он же сам постоянно твердил, что его брак — фикция и с женой его ничего не связывает. Она была старше его и, поскольку не могла иметь детей, окружала его настоящей материнской заботой. Ждала с накрытым столом, а когда он опаздывал, безропотно подогревала обед в духовке, не позволяя себе ни единого упрека в его адрес. Случалось, что в течение одного дня жена по нескольку раз отваривала картошку, чтобы подать ее к столу горячей, когда он явится наконец домой. Это было своего рода рабством, на которое Петр не раз жаловался, но ничего не делал, чтобы изменить существующее положение вещей. Я подозревала, что ему было просто удобно так жить. Ведь жена взяла на себя все трудности быта, чтобы он мог спокойно заниматься наукой. Она знала о нашем романе, во всяком случае явно догадывалась, и даже однажды спросила его напрямик. Петр сухо ответил, что нельзя задавать таких бестактных вопросов. Развод она никогда бы ему не дала, да мне и не нужен был официальный брак. Главным было другое — присутствие мужчины рядом со мной каждый день. Он отказался.

— Дело не в моей жене, — объяснял он мне, — а в тебе. Ты вышвырнула бы меня из дома меньше чем через две недели.

Быть может, он был прав, но время от времени я все-таки бунтовала, требуя от него немедленно оставить жену. Он научился пережидать мое плохое настроение. И прекрасно знал, когда я снова пущу его к себе в постель. Но произошло нечто такое, что раз и навсегда погубило наш неформальный союз.

Как-то раз я пригласила Эву на обед в ресторан.

— Мама, посмотри, — сказала дочь, когда мы заняли свои места за столиком в углу зала, — обернись незаметно — видишь, кто там сидит?

За столиком сидел Петр со своей женой. Он сделал вид, что не узнает меня, его лоб покраснел, что было признаком крайней взволнованности. Потом подозвал официанта и расплатился по счету. Его жена, сидевшая ко мне спиной, не понимала, что могло послужить поводом для столь внезапной спешки.

— Что случилось? Почему мы вдруг уходим, да еще так срочно? — спросила она.

Он чуть ли не силой выдернул из-под нее стул и, подталкивая перед собой, бросился к выходу. Ни одного взгляда в нашу с Эвой сторону. Мне было непонятно его поведение. Кивнув мне или даже подойдя поздороваться, он ничем не рисковал, ведь мы вместе работали. С его женой мы были знакомы, я могла бы перекинуться с ней словечком. Но он сам себя поставил перед выбором.