Книга Мой русский любовник - Мария Нуровская

— И какого он цвета? — спросила дочь.

— Довольно неопределенного, — рассмеялась я в ответ. — Что-то вроде бледно-салатового. Но уже нашелся человек, который его похвалил.

Этим человеком была Надя… Нагруженная покупками, я решила воспользоваться лифтом. Она как раз поджидала его, перебирая в руке стопку конвертов. Я искоса бросила взгляд, и мне удалось прочитать фамилию адресата: Александр Н. Разумовский. Я сразу догадалась, кто эта молодая женщина. Невысокая, худощавая, с темными, коротко остриженными волосами и очаровательным личиком.

«Как можно грозиться размазать по стенке столь очаровательное существо?» — подумала я и улыбнулась ей. На ее лице тут же отразилось беспокойство.

— Я ваша соседка, — произнесла я по-русски, — живу рядом с вами.

— Уф, слава богу, — выдохнула она с облегчением, — вы говорите по-русски. А то я французский не понимаю…

Уже в кабинке лифта Надя сказала, что у меня красивый плащ.

— Мое новое приобретение, только что купила, — похвалилась я.

Выходя из лифта, я пригласила ее как-нибудь зайти ко мне на чашку кофе. Ничем не обязывающая фигура речи, правда? Как-нибудь, на днях или вообще никогда… Она поспешно поблагодарила.

— Меня зовут Надежда… — Остальные слова заглушил шум захлопывающихся дверей лифта.

Надя заявилась ко мне в тот же день, ближе к вечеру, принесла домашние пирожки, которые мать прислала ей из Москвы.

— Саше не нравится, что я торчу в номере, когда он работает. А что мне делать? Он говорит, сходи в кино. Много я пойму в этом кино…

— Вы надолго сюда приехали? — Я уже поняла, что это приглашение на кофе было не самой удачной идеей с моей стороны. Теперь эта малышка не отстанет от меня, поскольку грозному Саше надо работать.

— Пока еще не знаем. Саша встречается и разговаривает с потомками семьи Романовых… пишет книгу о последнем российском царе.

— Так он — писатель?

Надя отрицательно покрутила своей изящной головкой, презрительно выпятив нижнюю губу:

— Вот еще, писатель. Саша — кандидат исторических наук, ему только что исполнилось тридцать лет, а он уже защитил кандидатскую. — В ее голосе чувствовалась гордость.

Я же подумала, что в современном мире тридцатилетние кандидаты совсем не редкость, но вслух этого говорить не стала.

— А вы приехали сюда на отдых? — спросила она.

— Нет, буду вести занятия со студентами в Сорбонне. Приехала немного пораньше…

— Так вы, может, тоже кандидат или даже доктор наук?

— Да, я преподаватель, профессор.

Я уже была сыта по горло нашей беседой.

— Профессор! — повторила Надя с благоговением. — Если женщина — профессор в таком молодом возрасте, значит, она сумела сделать себе карьеру.

— Ну не в таком уж молодом, — возразила я.

— Но вам же еще не так много лет. Надо только чуть укоротить волосы, а то пучок сильно старит.

— Я привыкла к такой прическе. Мне с ней удобно, да и возни меньше.

Надя держала чашку, смешно отставив мизинец.

— Вы замужем, пани Юлия?

— Так вышло, что нет.

— А дети есть?

— У меня дочь.

— Она у вас единственный ребенок?

— Да, единственный.

— А как ее зовут?

— Эва.

— Красиво… — Надя взглянула на часы. — Мне пора. Вдруг Саше не понравится, что я надоедаю чужим людям? Осточертело уже в этом Париже — не с кем поговорить по-человечески. Все только большие глаза делают и пялятся, как на заморское чудище…

— Приходите, когда будет желание, — сказала я, провожая ее до двери.

— Буду забегать.

«Лучше как можно реже», — промелькнуло у меня в голове. Я сказала это из чистой вежливости, опасаясь про себя, что она воспримет мое приглашение всерьез. Просто мне было немного жаль девушку — она выглядела потерянной. Однако это не повод, чтобы жертвовать своим временем ради совершенно постороннего человека. У меня своих забот полон рот и проблем хватает.

Все дни напролет я бродила по городу, частенько сидела на скамейке в Люксембургском саду, по привычке вытаскивая из сумочки свои записки, без которых чувствовала себя не в своей тарелке. Порой мне казалось, что эти каракули — своего рода подпорки, так необходимые мне в жизни.

Дедушка бы это понял. Конечно же он был человеком суровым и требовательным, но, кроме него, никто не думал о моем будущем. Дед посвящал занятиям со мной много времени. Разговаривали мы с ним в основном по-французски — его мать была француженкой. Поскольку кроме деда в доме была только моя мама — человек на редкость немногословный, — говорить по-польски я почти разучилась. В школе у меня возникли серьезные проблемы. Дети в классе смеялись надо мной, когда я коверкала польские слова. Этого старик не предусмотрел. И страшно расстраивался, когда учительница выговаривала ему, глядя укоризненно, что «тут вам не Франция, а Польша, и в школах обязательным языком считается родной язык, то есть польский». Хорошо еще, что нас не сожгли на костре как врагов народа! Именно дедушка пробудил во мне научные амбиции — он не уставал повторять, что «человек, который не занят самосовершенствованием и пополнением своего багажа знаний, в конце концов уподобляется животному»…

Я сидела на скамейке под деревом и изучала свои исписанные мелкими буковками, полные исправлений карточки к лекциям. У меня в голове уже сложилась стройная концепция занятий со студентами, но ведь надо быть готовой к любым неожиданностям. К тому же, как это частенько случается, все может пойти не так, как я запланировала. Нельзя позволить, чтобы меня застали врасплох. В течение этого учебного года мне предстояло познакомить студентов с польской литературой, начиная со Средневековья и заканчивая современностью, и только от меня зависело, произведения каких писателей войдут в учебный план. Наибольшие трудности вызывали современные авторы. Ибо разве можно было обойти молчанием творчество, к примеру, Анджеевского[3]? Сейчас о нем почти не говорят. Однако на протяжении многих лет он существовал в сознании читателей, и, как бы то ни было, ему принадлежит не последнее место в польской литературе послевоенного периода. Что с того, что коммунисты подарили ему за «Пепел и алмаз» целый коттедж? За роман, в котором одним из положительных персонажей выступает старый коммунист. Сейчас это уже не имеет никакого значения. Главный герой Мацек Хелминский вполне мог бы стать лояльно мыслящим гражданином новой Польши. По крайней мере, он шел к этому верной дорогой, если бы не жестокие и недальновидные предводители антикоммунистического подполья. Роман Анджеевского был примером виртуозного писательского мастерства. Фальшивый по самой своей идее, он должен был стать провалом автора, но не стал…