Книга Мышонок и его отец - Рассел Хобан

– Мы что, правда идём во дворец? – переспросил мышонок.

– Не думаю, – сказал отец. – Он нас дразнит.

– Точно, – подтвердил провожатый. – Я такой. Чувство юмора у меня знатное – кто хошь подтвердит. Ну, вот мы и дома, в целости и сохранности.

Шоссе осталось позади; вокруг простиралась свалка. Спотыкаясь о припорошённый снегом мусор, отец и сын ковыляли по улице крысиного города. На грязном снегу плясали тени от мусорных костерков, разведённых местными обитателями. Туннели и коридоры вели сквозь груды отбросов к тёмным, грязным жилищам. Кто-то исподтишка провожал прохожих взглядом; отовсюду неслись громкие крысиные голоса – крики, ругань, песни… Мало-помалу улица стала шире, и показались лоточки с крысами-продавцами – это был чёрный рынок.

– Шкура апельсиновая – привозная и местная! Плесень фигурная – зелёная, белая, чёрная! – выкрикивал тощий, сморщенный зазывала со свалявшейся шерстью. – Шкварки свиные из-под яичницы, двухмесячной выдержки, с гарантией! Налетай-разбирай! – Заметив крысу в халате, он замахал лапами, привлекая внимание. – Здорово, Хват! Чёрной икры не желаешь? Твёрдая, что твой камень! Шесть недель выдержки, ни днём меньше! Объедение!

Крысий Хват пощупал икру, но брать не стал.

– А нет у тебя этой импортной патоки? Ореховой? – спросил он. – Ну, той, в красной фольге, помнишь?

– Скажу заготовителю, в другой раз будет непременно, – пообещал продавец, подмигнул Крысьему Хвату и снова заголосил: – Шкура апельсиновая! Шкварки свиные! Мыло ароматное! Клейстер!

Мышонок с отцом, спотыкаясь, топали дальше и вскоре различили в общем гомоне писклявые, нестройные голоса, а затем и слова песни:

Кто там проходит строем в ночи?

Мы – фуражиры Крысьего Хвата!

Закон нам один – хватай и тащи!

Мы – фуражиры Крысьего Хвата!

Голоса устало замерли, хор рассыпался стонами и приглушённой бранью.

– Вперёд! – рявкнул кто-то. – Эй, там, пошевеливайся!

– У меня пружина лопнула, – прозвенело в ответ. – Сам посмотри – вот, из груди торчит. Моя песенка спета.

– Эх, счастливчик, – завистливо звякнул другой жестяной голос, и всё стихло.

Крысий Хват захихикал и подтолкнул мышонка с отцом дальше – в вонючий лабиринт игорных домов и палаток, баров и дансингов, состряпанных на тяп-ляп из деревяшек и картонных коробок. В отблесках костров из переулков вставали огромные тени крыс – завсегдатаев местных притонов; дансинги ходили ходуном от неистового грохота консервных банок, дудочного свиста и бренчания банджо из спичечных коробков, а в тусклом свете свечей, лившемся из дверей и окон, отплясывали на снегу чёрные тени крыс-танцоров. Сквозь общий гвалт пробивался издалека хриплый голос заводной карусели: она играла вальс, то и дело глотая ноты. Еще дальше, за горами мусора и кострами, свистнул и чуть слышно протарахтел товарный поезд.

– Спешите видеть! Не проходите мимо! – выкрикивал чёрно-красный жук-могильщик у входа в театр – бывший ящик из-под апельсинов. Зыбкое пламя оплывающей в ящике именинной свечки отбрасывало перед жуком на снег прыгучую тень. Жук был в плаще из шерсти волосатой гусеницы, но всё равно дрожал.

– Научная выставка! – пояснил он прохожим. – Шанс пополнить своё образование для всей семьи!

Он приподнял рваный занавес, за которым в мерцающем свете свечей обнаружилась розовая целлулоидная кукла без головы – гавайская танцовщица в блёклых лохмотьях травяной юбочки из целлофана. Два сверчка-музыканта в гнезде из сухой травы на дне стеклянной банки молча жались друг к другу, едва живые от холода.

– Мне тут не нравится, папа, – прохныкал мышонок.

– Ш-ш-ш! – сказал отец. – Слезами горю не поможешь.

– Полюбуйтесь, как занятно она дёргается! – не умолкал жук. Он повернул ключик в спине безголовой куклы, и та вяло закачалась вправо-влево. Пламя свечей затрепетало на ветру. – Эй, за работу! – Жук пнул банку со сверчками. Сверчки слабо чирикнули и тут же снова затихли. Жук опустил занавес. – И это только начало! – вскричал он. – Проходите в зрительный зал! Добро пожаловать на представление!

– Сколько сегодня снял? – осведомился Крысий Хват.

– Туго нынче идёт, – пожаловался жук-могильщик и предъявил крошечный хвостик от копчёной колбасы и припорошённую снегом мёртвую ласточку.

– Мы ведь ничего тайком не закапываем, а? – переспросил Крысий Хват, забирая колбасу. – Мы ведь заботимся о том, чтобы Хват получал свою долю?

– Тяжёлая была зима, – сказал жук. – Стараюсь как могу. Честное-благородное!

Крысий Хват завёл мышонка-отца, и, свернув с улицы, они двинулись вверх по склону, на отвал. Мышонок с отцом то и дело падали и съезжали обратно.

– Уже почти пришли, – подбадривал их Крысий Хват. – Сейчас малость расправите пружинки, передохнёте, ну а там – за работу!

Подъём кончился. Путники перебрались через сухое русло ручья, обогнули остов детской коляски и очутились в длинном и узком проулке между двумя рядами банок из-под пива. Банки, словно вязы на подъезде к особняку, окаймляли аллею, ведущую к выпотрошенному, без кинескопа, корпусу телевизора – резиденции Крысьего Хвата.

Завод кончился, и мышонок с отцом остановились, а их похититель уселся на край дыры от кинескопа и слопал колбасный огрызок. Глянув на небо, он увидел, что облака разошлись. Вновь показалась луна; высыпали колючие, ясные звёзды. Над самой землёй клонился Охотник-Орион, а близ сверкающей россыпи Млечного Пути, в созвездии Большого Пса, пламенел Сириус, ярчайшая из звёзд. Крысий Хват предпочитал тёмные ночи; он скорчил звёздам рожу и отвернулся.

Мыши стояли на кочке, под таким углом, что сын тоже видел Пёсью звезду – через плечо отца. Прежде он никогда не смотрел вверх, на небо; да и на земле мышонок пока повидал не так уж много, и даже это малое оказалось куда страшнее, чем он себе представлял. Поначалу льдистый блеск звезды напугал его – малыш почувствовал огромную даль, сводящую его самого в ничто. Но, глядя и глядя на это ровное сияние, он мало-помалу утешился: если я – ничто, подумал он, то и эта крыса, и вся эта свалка – тоже. Отец по-прежнему крепко держал его за руки, и мышонок решился посмотреть, что ещё припас для него большой мир.

– Что вы хотите с нами сделать? – спросил отец у Крысьего Хвата. – Зачем вы нас сюда привели?

Вместо ответа Крысий Хват обернулся и уставился на протоптанную в снегу дорожку, что вела к баночной аллее. До мышонка с отцом опять донеслось пение, и в тусклом свете звёзд они различили тёмные силуэты на снегу – уродливого крысиного юнца, гнавшего перед собой отряд потрёпанных заводных игрушек. Их было десятка полтора, и каждая, спотыкаясь, тащила на спине мешок. В своё время всех их подобрали на свалке Крысий Хват и Ральфи, его слуга и помощник; и остатками своей подвижности игрушки были целиком обязаны технической сметке двух этих крыс. Некогда это были брыкающиеся ослики, танцующие медвежата, кувыркающиеся клоуны, рычащие львы, блеющие козлики – какая только профессия не была представлена в этой компании! – но немногим из них удалось сохранить прежние способности, а большинство вдобавок лишились одной или двух конечностей, одежды и меха, глаз и ушей. Растеряв свои навыки и таланты, они теперь только и умели, что брести вперёд когда заведут, – да и то с грехом пополам. Во главе отряда, пробиравшегося по аллее, ковылял дряхлый козлик, хромой и безглазый, слабо подтягивая общему хору: