Книга Мышонок и его отец - Рассел Хобан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Войти в кабинет Рассела Хобана – все равно что очутиться в огромном букинистическом магазине, битком набитом любимыми книгами и записями. Стеллажи от пола до потолка так и ломятся от монографий по искусству и романов, книг по мифологии и философии, аудио– и видеокассет. Для того, кто не боится работы, – это архив тысячелетий, в котором можно отыскать все, что душе угодно. Для 76-летнего писателя, называющего эту коллекцию своим «приставным мозгом», в ней таятся неисчерпаемые источники вдохновения.
Уроженец Филадельфии, сын евреев-иммигрантов из Украины, Хобан начал свою литературную карьеру как автор книг для детей. «Я частенько разъезжал по Коннектикуту, зарисовывая бульдозеры, – рассказывает он. – Один приятель увидел эти рисунки и сказал, что издательство «Харпер» может заинтересоваться. От бульдозеров я перешел к антропоморфным зверюшкам, но книги о них уже не иллюстрировал – рисовать пушистиков я не умел».
Так Хобан «переключился» с рисунков на тексты. «Мышонок и его отец» – «первый мой настоящий роман, хотя по видимости – детская книжка» – вышел в свет в 1969 году. В том же году писатель переехал в Лондон.
«Я издавна обожал английские рассказы о привидениях: Шеридана ле Фаню, Оливера Аньенза, Артура Мейчена, М.Р. Джеймса. И мне захотелось какое-то время пожить в городе, где разворачивается действие этих книг». Решение оказалось плодотворным. Лондон «стал тем самым местом, где меня настигли романы. Кроме того, и сам я, и моя жена-немка чувствовали себя чужаками в тех странах, где родились. А быть чужаками в Лондоне нам обоим понравилось. Мы думали провести здесь два года, а остались навсегда».
В любви к рассказам о привидениях и берет начало особая «лондонская готика», пронизывающая книги Хобана. На улицах его Фулэма царят вечные сумерки, и он не устает находить все новые и новые пути к мифологизации города и его недр, пронизанных сетью подземки. Впрочем, не менее важную роль для Хобана играет изобразительное искусство – по его глубокому убеждению, побуждающее мыслить по-новому и смотреть на мир новыми глазами. «Один персонаж говорит: если можешь полностью постичь один-единственный образ, значит, можешь постичь все на свете. И по-моему, в этом что-то есть».
Персонажей Хобана, при всем их разнообразии, объединяет стремление к поиску иных способов бытия, лежащих за пределами повседневности. Как и у Оноре Домье, любимого художника Хобана, этот поиск выводит героев на границу, отделяющую зримое от незримого, реальность от грез. Читать Хобана – все равно что смотреть фильм на экране, подвешенном на двери, которая то открывается, то закрывается вновь: никогда нельзя быть уверенным, что перед тобой в данный момент – кино или некая реальность по ту сторону двери.
В этом месяце последний к настоящему времени роман Хобана «Амариллис день и ночь» (2001) вышел изданием в мягкой обложке, и одновременно были переизданы еще два его романа, уже ставшие классикой. «Пилгерманн» (1983) посвящен еврейской теме в эпоху первого крестового похода, а «Кляйнцайт» (1974) – полная «черного юмора» притча, действие которой разворачивается в больнице, а настроение постоянно колеблется между вдохновенной надеждой и безысходным отчаянием. «Кляйнцайт», по признанию «Хобана», – роман, самый близкий ему по духу: «Он словно высвободил мой природный голос».
Собственно в работе над книгами Хобан полагается на ассоциативный метод письма, и здесь ему на помощь приходит «приставной мозг». «Когда я ищу идею и вдруг чувствую непреодолимый порыв послушать какую-то музыку или подхожу к полке и наугад вытаскиваю какую-нибудь книгу, я говорю себе: может быть, кто-то там пытается что-то подсказать мне. Я словно открываюсь – и надеюсь, что в меня что-нибудь войдет».
Долгих пять с половиной лет он открывался самому знаменитому на сей день из своих романов – «Риддли Уокеру» (1980), тщательно прорабатывая и перерабатывая детали языка и общей панорамы жизни после ядерной катастрофы. Сам Хобан сравнивает свою работу с искусством шамана: «Почти во всех своих романах я воспеваю готовность признать существование незримого, – говорит он. – А шаман открыт незримому и служит ему проводником. Вот такого рода писателем я себя и считаю».
«Все, что люди прежде держали в себе, теперь вырвалось на свободу, – замечает он. – Образец тому – Интернет». Это вызывает у него опасения: ведь сохранить внутреннюю жизнь в неприкосновенности становится все труднее. Гарольд Клейн, главный герой романа «Грот Анжелики» (1999) высказывает вслух каждую мысль, что приходит ему в голову. Результаты, разумеется, весьма комичны, но автор оплакивает утрату самодостаточности и деликатности, которую влечет за собой эта ситуация. С удивительной тонкостью описывая бессознательные движения души и нестандартные побуждения, Хобан стремится указать нам путь обратно во внутренний мир, и в этом ему на помощь нередко приходит классическая мифология. «В одном эссе я пишу, что силы, недоступные нашему пониманию и неподвластные нашей воле, – силы, которые некогда назывались богами и богинями, – живы по сей день. Они никуда не делись и мы вовсе не перестали на них реагировать».
Важную роль в возвращении к духовной жизни должны, по его убеждению, сыграть женщины. «По-моему, женщины от природы сильнее мужчин, – утверждает он. – Луиза в романе "На частоте Медузы" [1987], которую я списал со своей жены, говорила, что она может почувствовать саму себя в себе самой. Ей не надо было ничего производить, она просто была собой. А герой не знал, как можно жить, ничего не производя». Главные героини Хобана – музы, богини и роковые женщины в одном лице – подчас «способны завести мужчину туда, откуда он уже не вернется» («Амариллис день и ночь»).
То же самое можно сказать и о книгах самого Хобана – и счастье, что они ведут читателя прочь от серой повседневности, грозящей поглотить каждого из нас безвозвратно. «Иногда возникает чувство, что фасад реальности прогибается и можно опереться на него всей тяжестью, – замечает писатель. – Но на самом деле он тонкий, как папиросная бумага. И сквозь него можно провалиться: в сумасшедший дом, в тюрьму, на кладбище».
Современные мифы Хобана – это миры грез, бросающие вызов реальности подобного сорта. Не удивительно, что он стал культовым писателем… «если «культовыми» вы называете тех, кто способен увлечь лишь узкий круг ценителей». Впрочем, Хобан отвергает любую попытку классифицировать его книги как «эзотерические». Но затем с характерной иронией добавляет: «Но уж разумеется они не для тех, кто читает, шевеля губами».
