Книга Лучшая ночь для поездки в Китай - Дэвид Гилмор

Он сказал:

— Бери отпуск, столько времени, сколько захочешь.

Я поблагодарил его. У меня появилась странная, не имеющая отношения к происходящему мысль. Я неожиданно понял эту болезнь — то, когда родители заражают своих детей; это все равно как самому стать ребенком, чтобы люди присматривали за тобой.

В тот вечер я снова вышел на улицу. Гаражи были подсвечены, словно буквы в слове «Голливуд»; кусты были как пригнувшиеся люди; окна вспучивались, как глазные яблоки; спальня на третьем этаже была выкрашена в ярко-красный цвет, словно для ребенка. Я смотрел в садовых навесах, на парковках, в задних дворах. Я шептал его имя в темные колодцы лестниц. Я говорил:

— Саймон, ты здесь?

Меня облаяла собака с заднего крыльца, рыча, срываясь с цепи. Пьяный, шатаясь, налетел на меня в темноте. Я смотрел на брошенный автомобиль. Ничего, даже никакого предчувствия. Я пытался чувствовать его, а не думать о нем. Я продолжал бродить. Где мне взять его? Пятьдесят восемь фунтов. Куда ты ушел? Я должен быть рядом. Но когда я останавливался у какого-нибудь парадного крыльца или двигался по тротуару, я чувствовал себя так, словно невидимая дверь затворялась. Словно он шептал мне на ухо: нет, не здесь. Продолжай идти, продолжай двигаться. Слышал ли я его голос, или просто вспоминал, или просто хотел его вспомнить? Он ускользал от меня. Я сказал:

— Не уходи, Саймон. Не уходи.

Я вернулся домой посреди ночи. Дверь в спальню была закрыта. Я пошел в студию, вытащил дневник, пролистал его: все эти записи о женщинах, как я жаждал их тел. Это был дневник мужчины с неутоленным аппетитом, дневник человека, который не может перестать мечтать о шоколадных эклерах. Меня затошнило от его скучного остроумия, от его близорукости. Я пролистал дальше, то же самое, еще, и еще, и еще, но я не мог остановиться, не мог закрыть тетрадь, потому что на всех этих страницах, в то время, когда они писались, Саймон был рядом, он был там, в холле или в ванной, или спал в своей кровати, и, читая эти страницы, я мог чувствовать часы, когда он был рядом. Я даже понюхал страницы. Но они пахли только старой бумагой. Я пошел в его комнату, взял его пижаму, которую он бросил на кровать, и поднес к лицу. Я помнил сон о маме в красном шарфе, о моей маме, обитающей в земле мертвых, спящих до полудня, призраков старых банкиров и развратников, сидящих вокруг ее постели, перешептывающихся. Она знала в городе каждого человека, моя мама, и всех вновь прибывших мертвых. Если она его не видела, значит, его там нет.

Я поднялся со стула, чтобы сказать М., но услышал — или подумал, что услышал, — как дверь захлопнулась с такой силой, что у меня почти захватило дух. Не делай этою!

Я позволил себе сказать об этом Говарду Глассу на следующее утро, когда он пришел. Но как только я вымолвил, я уже знал, что совершил ошибку.

— Я иногда чувствую, что он говорит со мной.

— Я верю в такие вещи, — сказал Говард, пожимая плечами — жест, который означал, что всякие вещи возможны. Но они вовсе не возможны, и он не поверил мне, и я почувствовал где-то на задворках его мыслей, словно шляпу на голове у мужчины, что-то вроде личного оправдания. Еще один претендент удален с поля. Я подумал, как мы злы, как заслуживаем свои несчастья. Везде, куда бы я ни смотрел, я видел ненависть. Я видел ее в лицах детективов, когда они подошли к двери; я видел ее в своих соседях; я видел ее в М., когда она думала, что я не смотрю; но я не протестовал. Я думал: больше. Дай мне больше.

И было больше: больше полицейских сбивали внизу снег со своих ботинок; разнообразные репортеры, потом еще одна, которая забыла свою записную книжку на кофейном столике и вынуждена была вернуться, чтобы забрать ее. Облегчение на ее лице было очевидным. Все эти адреса, все эти телефонные номера могли потеряться.

Я слышал, как мегафон двигался вдоль улиц посреди ночи, слышал успокаивающую металлическую властность, словно сам Бог ищет его, словно Бог говорит: вам лучше отдать его. Но однажды они больше не пришли. Я думал, они поехали искать еще куда-нибудь. Просто отсюда их не слышно.

Я видел команду новостишников, снимающих у фасада нашего дома; они сняли длинный план, начав от бара на углу и в конце концов дойдя до крыльца. Они повторили съемку, для безопасности, как мы называем это в нашем бизнесе. Я был рад их видеть. Только в то утро я гадал, было ли это лишь мое воображение, или появились признаки охлаждения всеобщего внимания, которое было захвачено исчезновением Саймона? Полиция, газеты. Они к этому привыкли, разве не так? Чтобы он исчез? Это было, словно (и я держал эту мысль при себе) М. и я стояли в толпе милых, улыбающихся незнакомцев, но кто-то в этой толпе, все еще дружелюбный, все еще полный доброты, начал отодвигаться, словно бы отделившись от толпы, немножко в сторону, так что теперь между ним и нами появилось определенное пространство.

Когда в центре города рухнул старый кинотеатр, погибли двое подрядчиков, эта новость заняла первую страницу. Я думал, это плохо, это отвлечет. Позже в тот день я заперся в ванной, снова шел снег, я сидел на унитазе, закрыв глаза, и слушал. Прошло какое-то время. Потом раздался звон в водопроводной трубе, гудок с улицы, кто-то запер машину, глухой звук сушилки для одежды, но за этим, даже за звуком снегопада, я мог слышать его, я мог слышать, как он говорит со мной. Просто он казался намного дальше, живой, такой же живой, как и раньше, только более далекий. Я подумал, это снег. Он мешает.

Когда я вышел из ванной, М. стояла у кухонного окна, глядя в маленький парк под нами.

— Думаешь, снег затруднит его поиски?

— Нет, — сказал я. Я положил руки ей на плечи, но она автоматически высвободилась, не отрывая глаз от окна.

Глава 2

Несколько дней спустя я увидел в газете фотографию Клэр Инглиш. Это была старая подружка, женщина с лицом ребенка, с короткими легкими волосами. Я подумал, она хорошо выглядит — после всех этих лет. Должно быть, у нее тоже все хорошо. Такая большая фотография в городской газете. Я немного почитал, чтобы узнать, что она поделывала с тех пор, как я в последний раз ее видел: публицист в маленьком литературном журнале, правительственный чиновник по связям, заместитель директора компании, исполнительный директор, пресс-секретарь заместителя министра — ни одного шага назад на всем пути. Но почему, подумал я, все в прошедшем времени? Потом я посмотрел на верх страницы. Это была колонка некрологов. Она была звездой среди умерших в этот день. Клэр бы это понравилось. Она была амбициозна, всегда стремилась к следующему повышению. Умерла от рака яичников. Я помню, что она сказала мне, когда мы в первый раз спали вместе. «Я просто создана для того, чтобы любить тебя, — сказала она, — и не любить тебя». И тогда и теперь мне казалось, что это немного безвкусно.

На следующий день я пошел на ее похороны. Не знаю почему, у меня было такое чувство, что я должен. Было унылое, затянутое облаками, послеполуденное время, снег лежал унылыми могильными холмами. Можно было разглядеть первые черные пятнышки на вершинах сугробов. Подтверждение, что под ними прячутся куда худшие вещи. Я ехал в такси и смотрел по сторонам. Никогда раньше не замечал, как много в городе маленьких детей. Небольшие комочки зимних комбинезонов появлялись то там, то здесь, держась за папин палец или глядя в сугроб. Родители подталкивали их. Одна женщина вела своего годовалого малыша за помочи.