Книга Обожание - Нэнси Хьюстон

ЖОЗЕТТА

Это еще слабо сказано! Вы только представьте себе, ваша честь, — получить приглашение на день рождения собственного сына! Организованный людьми, с которыми вы даже не знакомы! Да мы просто не знали, куда себя деть!

САНДРИНА

Меня зовут Сандрина, ваша честь, я дипломированная медсестра, езжу на вызовы. Кроме того я — лучшая подруга Эльке и даю здесь показания, потому что в тот самый вечер, когда в «Фонтане» действительно собралась вся деревня, я сидела у стойки совсем рядом с ней и… я видела как это случилось.

Знаете, Эльке ведь поселилась здесь только после развода, прошлым летом. Космо же в нашей округе считали одиноким волком. Он был родом из наших мест, половина деревенских девушек (не стану скрывать — и я в том числе) в юности испытали на себе его чары; добрая четверть из них (но не я) спали с ним; по правде говоря, мы даже чуточку презирали толпы его поклонников — таким близким и знакомым он нам казался… Понимаете? Мы рассуждали примерно так: он же наш, здешний, на что там смотреть, но мы ни за что на свете не пропустили бы то вечернее представление, хоть нас и считают самыми флегматичными людьми на свете и вообще придурками. Другие официантки «Фонтана» устроили бы форменный бунт, помешай им кто-нибудь поучаствовать в мероприятии, но хозяин знал, что может рассчитывать на покладистость Эльке. Вот почему из всех присутствующих она одна никогда не видела Космо.

ЭЛЬКЕ

Да нет же, видела: как океан! Чернильные черточки, записанные звуковые волны, свет и тени на экране… Благодаря телевидению, газетам и журналам образ Космо запечатлелся в моем мозгу. Я знала его соломенные вечно взлохмаченные волосы и глаза, которые словно бы смотрели всегда в какую-то точку прямо над вами или где-то вдалеке. И его голос… Ах, его голос! Как описать этот голос? Чуть хрипловатый, срывающийся и очень нежный… Но вернемся к рассказу о том вечере. Невероятно, но факт: Космо собственной персоной должен был вот-вот переступить порог кафе.

Итак, я продолжаю делать свое дело, упиваясь собственным радостным ожиданием, разливаю вино в бокалы, пиво в тяжелые кружки, ликер и портвейн в стаканчики с толстым дном. Что могло случиться, почему артист задерживается? Спектакль закончился сорок минут назад, артисту нужно было всего лишь принять душ и переодеться, стрелки на часах приближаются к полуночи, а полночь в наших местах — позднее время, здесь вам не столица, те, кто держит скотину, встают между четырьмя и пятью утра, у скотины выходных не бывает — крестьяне не устают повторять, как тяжела и однообразна их жизнь, а если она не меняется, то им-то с чего умнеть…

Воздух сгущается, напряжение растет, он вот-вот появится, шум в зале становится невыносимым и тут же стихает, как будто невидимая рука убрала звук, готовя его пришествие, все посторонние шумы разогнаны по углам — быстро, быстро, скорее посторонитесь! Дверь открывается и следом за своей командой в кафе появляется Космо: да, вот он, действительно он, собственной персоной, наконец-то он.

РОМАНИСТКА

Увы, ваша честь, все это останется для вас не более чем словами. Я сделаю все возможное, чтобы Космо предстал перед вами, как живой, но, к величайшему моему сожалению, я каждый день убеждаюсь в том, что в литературе возможное имеет границы, и ограничивает его печатная страница. Может, это и к лучшему, не так ли? Вообразите, что Космо — живой Космо — сошел со страниц книги и плюхнулся к вам на колени, как герой фильма Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира», разорвавший полотно экрана и шагнувший в зал навстречу влюбленной в него зрительнице… ну и что бы вы стали с ним делать? Вы ощутили бы ужас и бессилие, потому что тогда пришлось бы обрести плоть и кровь. Незнакомец вынудил бы вас отказаться от такой удобной судейской анонимности, отложить книгу и вступить с ним в прямое общение. Он разглядывал бы вас, интересовался вашей личной жизнью, выносил бы скороспелые суждения… Нет, поверьте мне, лучше оставить все как есть. Когда я закончу повествование, вы узнаете Космо ближе и глубже, чем если бы ощутили на своих коленях вес и тепло его материального тела.

ЭЛЬКЕ

На три секунды в зале повисла гулкая тишина. Потом толпа, вспомнив о долге гостеприимства, принялась бурно приветствовать героя дня. Крики «Браво!» взлетали над всеобщим шумом, прорезая слух вспышками звукового фейерверка. Визгливый женский голос затянул «Happy Birthday», и все тут же подхватили песню: настроившись и осмелев, люди все громче выкрикивали слова, кафе уподобилось военному кораблю, а каждый клиент — пьяному моряку, сошедшему на берег в увольнение. Кое-кто, ощутив, как разнузданно все это выглядит, опасался, не обидит ли Космо столь буйный прием… Но нет, на лице гостя появилась его знаменитая улыбка, застенчивая и чуть кривоватая. Деревенские еще пуще зашлись в крике, допев, снова зааплодировали, а потом, словно устыдившись собственного восторга, отвернулись, изобразив на лицах полное безразличие к актеру самого знаменитого театра страны.

Космо направился через зал к родителям, чтобы обнять их, а они стояли, не осмеливаясь раскрыть ему объятия и не зная, куда девать руки, пока сын наконец не подошел к ним. Щеки матери порозовели, когда сын прижал ее лицо к своей кожаной куртке. Космо обнял отца за плечо и повернулся к залу, то есть ко мне, и тогда я смогла всласть им полюбоваться: он такого же маленького роста, как его отец, но более хрупкий, у него фигура, как у подростка; я вижу растрепанную шевелюру, полные, словно бы припухшие губы, высокий лоб и страдальчески нахмуренные брови; он напоминает Монтгомери Клифта или Джеймса Дина, одного из «плохих парней» американского кино 50-х.

Его родители, как я уже сказала, смущены, но в Андре (тогда я не знала его имени) к тому же ощущается какая-то болезненная и… привычная неловкость. Кажется, он просто не способен поднять глаза… Он смотрит в пол и что-то все время бормочет, движения у него судорожные, нелепые…

ЖОЗЕТТА

Моего мужа здесь нет, ваша честь, и он не может себя защитить, но я не позволю этой чужачке так на него наговаривать.

ЭЛЬКЕ

Ага! Вы слышали? Я живу тут с шести лет, а она все еще называет меня чужачкой! Поверьте, Жозетта: никто не был так чужд вашему покойному мужу, как вы сами; дальнейшие слушания это подтвердят.

АНДРЕ

Э-э-э… Если Дон-Жуан и Лань имеют право высказать свое мнение, э-э… я не понимаю, почему бы и мне…

ЖОЗЕТТА

Заткнись, Андре! Если вспомнить, как ты предпочел умереть, у тебя осталось одно-единственное право: молчать!

САНДРИНА

Вот что было дальше…

На сцену вышли две другие официантки. Одна из них — Берта (к слову сказать, у нее мозоли на ногах — я приходящая медсестра, и мне известны болячки всех и каждого) — внесла именинный торт — уродливое произведение кулинарного искусства с бело-голубыми завитушками. Вторая девушка, Соланж (она страдает предменструальным синдромом), держала в каждой руке двухлитровую бутыль шампанского. Эльке начала пробираться через толпу, подняв над головой поднос с бокалами. В тот момент, когда она ставила его на столик для почетных гостей, они с Космо встретились взглядами, и губы Эльке сами собой сложились в улыбку.