Книга Уролога.net - Оганес Диланян

— Ярик… Я, конэчно, падайду… Но вэд ти знаэшь, что если зря мэня поднял, то я тебе ногу от жопы атарву?

— Какое там зря? Давай, братан, тебя встретит Саша из одиннадцатой группы, я этих бросить не могу.

Когда Диланян через пять минут пришел на место встречи, его изумленному взору предстала следующая картина.

Лес сухой. Осень буйствует, но дождя еще не было. Одна лужа, наверное, во всем лесу, в самом большом лесопарке Европы. Одна лужа на пятачке. На пеньке сидит изумленный Ярослав. Возле лужи Шеев обнимает тоненькое деревце. Причем обнимает так, как будто это не палочка толщиной в три сантиметра, а как минимум баобаб. Когда он пытался падать, возникало ощущение, что локти его упирались в кору этого невидимого баобаба и не двигались — они имели поддержку.

Шеев сосредоточенно плюет на что-то явно биологического происхождения, облаченное в Изину куртку.

— Толь, ты на Изю плюешь, — подал голос Ярослав.

— Не надо! — уверенным голосом командира возразил Толя. — Он в двух метрах от меня!

— Кх-м. В общем-то, верно. Только в двух метрах вниз, а не в сторону, Шеев, — заржал Ярик. — Оганес, что мне с ними делать?

— Билят! Ти какого хрена прыкалываешься? Бомжа какого-то одели в куртку Изи и падлавит мэня хатитэ? Не выйдэт! — взбесился Диланян. — Что это за бэлая хэрня в этой чорной грязной ямэ? Зачэм ти мэня разбудыл? Будет каникул, поедем ка мне, канак пит будем, сказал же, пит, не хочу!

— Успокойся, Оганес, успокойся, братан. Это… Как бы тебе сказать… Мы не прикалываемся, это не бомж, — Ярик, несмотря на всю трагичность ситуации, не мог сдержать смех.

— Они… Они сначала хлопнули одним махом по двести грамм водки. Потом у Изи вдруг появились деньги, он нас потащил в лес, а по дороге купил бутылку «Флагмана». Они из горла еще по двести накатили.

— Водки? Аны не выно двести грамм пили?

Мысль, что можно одним махом выпить двести граммов водки, привела Диланяна в ужас. Но в происходящее он все еще не верил.

— Ызя, это ти, брат? — спросил Диланян, поднимая за волосы голову булькающего в луже субъекта. — А-а-а-а! Что это ви с ным сдэлалы! Что это за бэлая хэрня?

— Это жвачка… Растворяется, кажется, в спирту.

— Е… твою мать, — высказался Диланян без всякого намека на акцент. Уронил голову Изи обратно в лужу, вытер руку об его куртку, попытался высказаться в более конструктивном ключе: — Е… ТВОЮ МАТЬ!

— Хов, че делать будем? Щас их менты заметут…

— Пагады, Ярык, дай падумат. Надо ых ко мнэ дамой везти, памит и чтобы аны спалы.

— Давай.

— Давай Саше дадым панесты Толика, а ми вдваем этого пилята возмйом! — От волнения у Диланяна усилился акцент, и его практически невозможно было понять.

— Давай.

Все бы прошло без сучка и задоринки, не обрети Изя на полдороге способность говорить. Он давно хотел это сделать, в нем клокотала ненависть к лидерам гнойным, к березам справа, к березам слева, он яро ненавидел прекрасную, редкую октябрьскую погоду, осень, рыжий ковер листьев… И одна мысль не давала ему покоя…

Вися на плечах совершенно озверевшего армянина и периодически гогочущего казанского русского, он открыл один глаз и одним выдохом выдал, пожалуй, самую глубокую философскую мысль в своей жизни:

— У-у-у-у-у, бля… Ик! Что за страна поганая… Даже выпить нормально нельзя, обязательно плохо станет, у-у-у-у… Вот в Канаде, бля, люди пьют нормально…

На этом мысль оборвалась, ибо Ярослав отпустил Изю, схватился за живот и зашелся в таком ржаче, что у Диланяна не осталось никакого желания дальше одному нести тяжесть Изиного тела. Изя упал и головой ударился об асфальт, не очень сильно, лоб только себе расцарапал…

В общем, худо-бедно довезли Шеева и Изю до квартиры Диланяна. Шеева сразу положили в спальню, а Изю надо было отмыть… Для отмывки требовалось вынуть из его карманов все его имущество, дабы оно не намокло. Из карманов было вытащено: два ножа складных, один швейцарский армейский нож, два газовых баллончика, пневматический пистолет, электрошокер… И часы без ремешка, очень старые с виду, «Полет».

— Е… твою мать! На кой хер он с сабой этот арсэнал баэвика таскаэт? — удивился Диланян. — Он жэ на «Баррыкадной» жывйот! У-э-э-э! Зачэм ему вся эта хэрня? Он жэ стрелять не умэ-эт! Кто нож дэржыт в карманэ, каторы на цеп закриваэтся!

Ярослав любовно поглаживал ствол пневматического револьвера.

— Давай его родителям позвоним?

— Давай…

— Здравствуй, Мойша, тэбя Оганес бэспокоит. Папа дома?

— Да, а что случилось?

— Карочи… Твой брат отравился водкой «Флагман», сэйчас у мэня дома лэжит, атдихает. Вазми папу, адежду для Ызы, прыэзжай.

— Слушай, ты не шутишь?

— Нэт. Дай папу.

— Ладно, я ему передам.

— Давай, Мойша, буду тэбя ждат.

Отец Изи еще никогда не испытывал такого позора. Знать, что его сын напился до потери сознания и многие люди это видели… О бог, который был всему этому свидетелем, почему ты не ослепил его на оба глаза его фамильной менорой…

В результате часа через два он приехал с младшим сыном Мойшей, который и поднялся без отца к Диланяну… Мойша довольно быстро переодел Изю, но ввиду природной щуплости доверил вынос тела Оганесу и Ярославу… Видимо, энергетика этих людей как-то влияла на Изю, потому что он, очнувшись, взглянул на них, преисполнился сожаления… А заметив вдали отца, поднял виноватые глаза, выражающие все горе великого еврейского народа после исхода, и сказал:

— Ш… Ш… Шалом, папа!

Отец Изи был достаточно обрусевшим человеком, чтобы понятным всем рядом стоящим языком объяснить Изе, куда и как глубоко ему надо засунуть этот «шалом»…

На Изю это произвело странное впечатление.

Он внимательно посмотрел на отца, захотел сказать что-то доброе, сыновье, что-то очень теплое…

— П… п… папа… Ты… ты устало выглядишь… Кто поведет машину? Ты? Мойша? А может… Может, давай я поведу?

Ярослав по выражению лица отца понял, что тот если и посадит сына в машину, то лишь для того, чтобы утопить в Москве-реке.

— Дядя Абраам… Вы меня тоже не подвезете? Поздно уже, в метро пьяных много…

Он не хотел издеваться над этим бедным, скрюченным под обстоятельствами жизни человеком… Просто… Просто так вышло. И даже извиняться вроде было не за что…

После знаменитой пьянки авторитет Изи стал стремительно падать. У него не было той особой русской харизмы, обладатель которой, рассказывая в компании об очередной жуткой пьянке до потери сознания, неизменно видит уважительные лица примолкших слушателей. Быть евреем в понимании окружающих означало полное отрицание алкоголя. Изя видел, как после зачетов и экзаменов упиваются алкоголем другие. Над ними почему-то никто не смеялся. Но выражение «Шалом, папа» стало крылатым в Медицинской академии года, по крайней мере, на три. Причем проговорился о своем позоре Изя сам, ни Оганес, ни Ярик, ни тем более Толя и словом не обмолвились об этом…