Книга Молодой негодяй - Эдуард Лимонов

— Ганна Мусиевна! — гуляки дружно встают. — Идите к нам, Ганна Мусиевна, и съешьте с нами киевскую котлетку!

— Негодяи! Как вам не стыдно! С самого утра жрете водку… — фыркает Анна, но обходит по периметру веранду и поднимается по лестнице. Несколько представителей пролетариата, все-таки прорвавшиеся на веранду, с любопытством смотрят на происходящее.

— Подлец, обманул опять Цилю Яковлевну — бедную еврейскую женщину! «Он пошел за нитками!» Простодушная Циля Яковлевна — дитя другой эпохи, ангел, на котором женился мой папа… Циля Яковлевна не знает, что такое ложь! Она простодушно поверила этому чудовищу! «За нитками он пошел!»

— Ну ударь меня! Дай мне пощечину, Анна! — поэт театрально поворачивается к подруге в профиль и подставляет щеку.

Геннадий Сергеевич становится изысканно любезен.

— Простите нас, Ганна Мусиевна, ради Бога, и соблаговолите разделить с нами нашу скромную трапезу! — Генка берет руку Анны Моисеевны и целует ее. Затем, не отпуская ее руки, другой рукой отодвигает стул и чуть пригибает Анну к стулу. Все еще сердитая, она садится.

— Дуся, пожалуйста, прибор для Анны Моисеевны… Анна Моисеевна, это я виноват в том, что ваш супруг находится здесь. Почувствовав себя одиноко и депрессивно сегодняшним утром, я обманом выманил Эда из семьи, преследуя исключительно личную и эгоистическую цель успокоения своей души…

— Бедная еврейская женщина… — Анна Моисеевна заводит обычный монолог-речитатив, по видимости не реагируя на реплики Генки и поэта, — …я прибежала домой… в доме нет ни крошки… «Эдуард вышел за нитками», — растерянно объявила мама Циля… «Ушел в девять часов, мама! — сказала я. — Сейчас одиннадцатый час. Он напился, мама!» — «Но, может быть, он еще вернется?!» — робко заметила верящая в тебя Циля Яковлевна. — Анна гневно посмотрела на поэта. Тот покорно наклонил голову, а Генка показал ему глазами и руками: «Терпи. Дай ей выговориться».

— Ты не оставил бедной еврейской женщине и рубля на еду, негодяй! — продолжает Анна. — Между тем, мы прожили всю ее пенсию. У меня сейчас нет денег. Ты отлично знаешь, что я ничего не получила в аванс… После ревизии обнаружилась гигантская недостача, Геннадий, — апеллирует Анна к Генке. Генка сочувственно кивает. — Была надежда на то, что молодой негодяй закончит сегодня брюки Цинцыпера и получит десять рублей, и Циля Яковлевна спустится на Благовещенский рынок и купит еды… а молодой негодяй сбежал…

— Ганна Мусиевна, — торопится Генка, пока Анна собирает силы для очередного куска монолога, — пожалуйста, согласитесь принять от меня скромное приношение, — он достает из бумажника десятку и двигает ее к Анне.

— Нам не нужны ваши деньги, Геннадий Сергеевич! — гордо объявляет Анна, но смотрит на десятку заинтересованно.

— Возьмите, Ганна Мусиевна! Это ведь я сманил Эда к природе от брюк Цинцыпера… Следовательно, я плачу неустойку.

— А что? — Анна Моисеевна вопросительно глядит на поэта. — А что, и возьму… Ведь нам есть нечего. В доме нет ни крошки…

— Не смей… — шипит поэт. Он проклинает себя за то, что забыл оставить Циле Яковлевне хотя бы пятерку из пятнадцати рублей, которые у него остались. Теперь Анна имеет право читать ему мораль и называть молодым негодяем. Вообще-то Анна побаивается своего молодого поэта, хотя она и старше его на шесть лет. А уж весу в ней, может, вдвое больше, чем в поэте.

— Возьму! Вы все равно пропьете! — При помощи ловкого движения десятка оказывается в руке Анны Моисеевны и затем исчезает в ее сумочке.

— Выпейте, Анна Моисеевна, водчонки! — Генка сам наливает Анне из оставленной на сей раз Дусей бутыли «Столичной». — Выпейте и забудьте заботы.

Анна не выдерживает и улыбается.

— Негодяи, вы третий день пьете! И не разу не вспомнили о бедной еврейской женщине, томящейся в газетном киоске. Хоть бы раз зашли в перерыв и пригласили еврейскую женщину в ресторан. — Анна выпивает водку осторожно и морщась, не так, как поэт и Генка.

— А как же вы нас нашли, Анна Моисеевна? — Генка не скрывает своего удовольствия и восхищения. Он любит, чтобы что-то происходило. Им уже стало немножко скучно трепаться вдвоем, и теперь вот, пожалуйста, неожиданное явление Анны Моисеевны.

— Генулик! — Анна смотрит на Генку с нескрываемым снисхождением. — Вас и молодого негодяя в единственном на весь город какао-костюме с золотой ниткой все знают. Во-первых, я зашла в «Театральный» и мне сказали, что вас видели утром идущих вверх по Сумской. Я зашла в «Люкс», и вас там не было. В «Трех мушкетерах» тоже не было. Я обежала все ваши места, и в «Автомате» Марк сказал мне, что молодой негодяй в вашей компании, Геннадий Сергеевич, углубился в Парк Шевченко… Куда могут идти такие люди, как вы, в такое время года, когда природа вся раскрылась до невозможности, и каштаны дозревают, и цветы пахнут, и мир делает любовь бесконечное количество раз? — спросила я себя. — Анна Моисеевна вздохнула. Пышные выражения — ее слабость. Очень часто она еще сдабривает свою речь строчками живых и умерших поэтов. — Такие люди, как Генулик и молодой негодяй, могут пойти только в харчевню к Дусе, — сказала я себе и прибежала сюда. — Анна Моисеевна остановилась, довольная собой. — И вот, пожалуйста, — я здесь. На работу я не пойду! — объявила она, посмотрев на свои часики. — Ни за что! — подчеркнула она и вызывающе посмотрела на «мужа». — Скажу, что заболела.

— Вы можете устроиться Шерлок Холмсом в КГБ, Анна Моисеевна, — одобрил Генка. — Вполне свободно.

— Ленька Иванов утверждает, что Шерлок Холмс был кокаинистом. Что в перерывах между расследованиями он нюхал кокаин… — сообщает поэт, выпив свою водку.

— Ленька Иванов — мишугэн, — авторитетно заявляет Анна. — Его и из армии комиссовали именно потому, что он мишугэн.

— Ничего подобного. Ленька сам хотел свалить из армии. Когда Ленька уже сержантом приезжал в отпуск, Викторушка его научил, что сделать. Самое умное — косить на шизу. Викт'ор рассказал Леньке, как он сам комиссовался. И Ленька, вернувшись в часть, проделал то же самое. Во время обеда ворвался в кухню, надел котелок с кашей себе на голову, котлетки воткнул под сержантские погоны и в таком виде выбежал в зал столовой… А в другой раз он ворвался в клуб, где солдаты смотрели фильм, и сорвал со стены экран… Но все это только для того, чтобы свалить домой, вообще-то Ленька здоровее нас с Генкой, — заключает Эд апологию Иванова.

— Я думаю, Эд, Анна права. Ленчик Иванов все-таки шиза, — не соглашается Генка. — Не буйный, но достаточно безумный. Ты замечал, какой у него взгляд?

— Ой, а кто здоровый? Ганна Мусиевна здоровая?! — поэт презрительно смеется.

— Я пыталась покончить с собой только один раз. А ты, Эд, — много раз! — почти кричит Анна и вскакивает со стула. — Да, я получила первую группу инвалидности как шиза, но мне было 19 лет, и меня бросил этот сукин сын — мой первый муж. Когда тебе 19 лет, то ты еще доверяешь людям! — Анна Моисеевна, бросив агрессивный взгляд на насторожившееся козье племя, садится.