Книга Жертвоприношения - Пьер Леметр

Это невыносимо, буквально невыносимо.

Он еще десятки раз будет ее пересматривать.

Анна же будет вести себя так, будто вокруг нее ничего не существует.

Налетчик снова будет вставать над ней, и снова дуло его винтовки будет нацелено ей в затылок, и снова она будет делать то, что делала. Это удивительный рефлекс выживания, даже если при виде всего происходящего, заснятого на пленку, все будет, скорее, походить на самоубийство: в ее положении, метрах в двух от вооруженного человека, который несколькими минутами ранее уже показал, что готов совершенно хладнокровно пустить ей в голову пулю, Анна старается сделать то, что никому бы и в голову не пришло. Она будет пытаться подняться на ноги. Совершенно не думая о последствиях. Она будет пытаться бежать. Анна, конечно, женщина решительная, но тут — идти с голыми руками против винтовки, это уж чересчур.

То, что произойдет далее, не более чем механический результат подобного развития событий: схлестнутся две противоположно заряженные энергии. Сложное стечение обстоятельств. С небольшой поправкой: одна из этих энергий поддерживается двенадцатым калибром. Естественно, подобная поправка помогает одержать верх. Но Анне не под силу оценить расстановку сил, хладнокровно рассчитать шансы, она ведет себя так, будто она одна. Собирает оставшиеся у нее жизненные силы и — на пленке видно, как их у нее мало, — подтягивает ногу, опирается на руки. Движения даются ей с трудом, ладони скользят в ее собственной крови, выпрямиться ей не удается, она пытается еще раз — все происходит так медленно, что начинает походить на галлюцинацию. Тело не подчиняется ей, почти слышно, как она тяжело дышит, ее хочется поддержать, помочь ей встать на ноги.

У Камиля возникло желание молить ее ничего не делать. Даже повернись тот тип минутой раньше, в том состоянии опьянения, помутнения рассудка, в котором находилась Анна, она смогла бы продвинуться вперед лишь на три метра, прежде чем первый винтовочный выстрел не рассек ее практически надвое. Но Камиль смотрит эту пленку через много часов после случившегося, и все, что он думает теперь, не имеет никакого значения, слишком поздно.

Анна действует совершенно безрассудно, это из области решений в состоянии чистого существования, не подчиняющегося никакой логике. На пленке это видно совершенно отчетливо: в ее упрямстве есть только желание выжить. Она как будто не женщина, находящаяся под угрозой смерти, когда выстрел в любую минуту может ее настигнуть. Она, скорее, похожа на пьянчужку, пытающуюся в конце вечеринки собрать свою сумочку, в которую вцепилась в самом начале и которая теперь тянется за ней, купаясь в ее крови, — эта пьянчужка, еле держась на ногах, ищет выход на улицу, чтобы вернуться домой. Можно подумать, что она борется с собственным помутненным сознанием, а не с винтовкой двенадцатого калибра.

На то, чтобы произошло самое главное, уходит меньше секунды: в голове у Анны нет ни одной мысли, она с трудом поднимается, обретает нечто вроде равновесия, юбка у нее по-прежнему задрана, и ноги видны до самых ягодиц. Она еще не встала на ноги, а уже начала бежать.

С этого момента все идет не так, становится просто собранием несоответствий, случайностей и оплошностей. Можно подумать, что бог, которому опротивело все происходящее, не знает больше, во что удариться, а актеры начинают импровизировать, и это уже никуда не годится.

Прежде всего потому, что Анна не понимает, где она находится географически, и никак не может найти хоть какие-нибудь ориентиры. Она даже бежать начинает в совершенно неправильном направлении. Она может сейчас протянуть руку, дотянуться до плеча мужчины, впрочем это обязательно случится, он обязательно обернется…

Она долго старается обрести равновесие — разум ее затуманен, одурманен. То, что она покачивается, но стоит, — просто чудо. Она проводит тыльной стороной руки по окровавленному лицу, склоняет голову набок, как будто к чему-то прислушивается, и хочет сделать первый шаг… И вдруг, непонятно почему, решает бежать. Видя все это на экране, Камиль теряет самообладание, он просто перестает что бы то ни было чувствовать.

Аннино решение верно. Только вот оно невыполнимо — ее ноги расползаются в луже крови. Она катится, как на коньках, в буквальном смысле слова. Наверное, это было бы смешно в каком-нибудь мультике, в реальности же выглядит жалко, потому что шлепает она по собственной крови, потому что пытается удержаться на ногах, ищет направление движения и просто-напросто топчется на месте, то и дело поскальзываясь. Создается впечатление, что жертва бежит от преследования в замедленной съемке, — зрелище ужасающее.

Нападавший не сразу понял, что происходит. В тот момент, когда Анна едва не валится на него, ноги ее неожиданно находят твердую опору, она обретает некое равновесие, а больше ей ничего и не нужно: пружина спущена, она бежит.

Но не в том направлении.

Сначала она описывает странную траекторию: поворачивается вокруг себя, как кукла со сломанным механизмом. Делает еще четверть оборота, выносит ногу вперед, останавливается, снова начинает крутиться, как потерявший направление движения и ищущий ориентиры спортсмен, и, в конце концов, движется почти в направлении выхода. Проходит несколько секунд, прежде чем налетчик соображает, что жертва ускользает из его рук. Тогда он поворачивается и стреляет.

Камиль снова и снова просматривает запись: никаких сомнений, стрелок удивлен. Оружие он держит у бедра. С такой позиции, или почти такой, можно разнести выстрелом из винтовки все, или почти все, что находится метрах в четырех-пяти перед стреляющим. Впрочем, возможно, он растерялся. Или, наоборот, был слишком уверен в себе, такое часто случается: дайте только робкому человеку в руки винтовку двенадцатого калибра и свободу распоряжаться ею, как от собственной решимости он голову потеряет. А может быть, все дело в удивлении, или — все вместе. Да и ствол мог быть направлен высоко, слишком высоко. Это рефлективный выстрел. Не прицельный.

Анна же ничего не видит. Полностью дезориентированная, она движется в какой-то черной дыре, и тут на нее со страшным звоном обрушивается ливень осколков, потому что заряд угодил в арку прямо над ней, в нескольких метрах от выхода. Вниз рухнул трехметровый витраж в форме полумесяца. Чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений насчет Анниной судьбы, как это ни жестоко звучит, на витраже была изображена сцена псовой охоты. Два ретивых всадника гарцевали в нескольких метрах от загнанного оленя с ветвистыми рогами, со всех сторон окруженного сворой охотничьих собак: агрессия так и рвется наружу, клыки блестят, хищные пасти, за оленью жизнь не дашь и полушки… Странное дело: галерея Монье с ее витражами пережила две мировые войны, и понадобился всего-навсего вооруженный и неловкий налетчик, чтобы… Существуют вещи, в которые трудно поверить.

Всё — стекла, хрусталь, пол — задрожало, защищаясь по-своему.

«Я вобрал голову в плечи», — скажет Камилю антиквар, показывая, как все происходило.

Антиквару тридцать четыре (он настаивает на этой цифре, не путать с тридцатью пятью). На нем короткая дубленка, задирающаяся сзади и спереди. Нос у него широковат, а правый глаз почти не открывается, почти как у мужчины в колпаке в «Поклонении волхвов» Джотто. С какой стати такое сравнение? Просто он до сих пор не может прийти в себя от той выставки: