Книга Человеческий панк - Джон Кинг

Я выглядываю в окно и думаю о Дебби, интересно, что она делает, о чём думает. Дэйв возвращается из комнаты Смайлза с «Pure Mania» the Vibrators, «Damned Damned Damned», «Malpractice» Dr Feelgood и «The Ramones Leave Home». Майор стоит в конце улицы, чистое пугало на поле, одетый в лучший воскресный костюм — куртка с благотворительной распродажи и серые штаны; он смотрит на нечто, очень похожее на кучу собачьего говна, его вгоняет в краску это ужасное преступление против общества, он краснеет весь, как будто его поймали и покрасили из баллончика.

Майор, конечно, съехал с катушек, но он безобидный. Ему тридцать, около того, но у него никогда не было нормальной работы. Отец говорит, это не потому, что он не хочет работать, он-то хочет, он любит «от звонка до звонка» больше всего на свете, он хочет гордо поднимать голову как честный работник, но ни одна компания не готова его взять. И вместо того, чтобы сидеть во дворе и пить денатурат с бомжами, или бродить по центру занятости и умолять тамошних гестаповцев пригласить его на собеседование, он патрулирует улицы на общественных началах. Ему не платят зарплату, не дают оплачиваемый отпуск, не дают больничный, если он простыл, но он рад хоть чем-то себя занять. Если он замечает что-нибудь странное, что-нибудь не совсем правильное, он начинает расследование. Малолетние курильщики и великовозрастные алкаши рискуют получить нагоняй от Майора Тома, а воришки и вандалы сразу отправляются в участок. Прикол в том, что его легко уговорить дать тебе «ещё один последний шанс», даже если он уже давал тебе двадцать ещё одних последних шансов.

Время от времени он выпускает официальный бюллетень, и, глядя на его серьёзную рожу, очень трудно удержаться от смеха. Он живёт по правилам страны, но не даёт работе вторгаться в личную жизнь. В пять часов ровно он идёт домой пить чай. Даже, если он только что поймал парня за вскрытием таксофона, он уйдёт посреди нравоучения, если настало время. Майор может быть дежурным бобби, но его мама не любит, когда сын опаздывает. Иногда он уходит в ночной патруль, но отец говорит — это зависит от погоды. И тогда Майор берёт дубинку, выходит из дома, когда закрываются пабы, и хлопает по плечу тех, кто пытается отлить на улице, а как-то он попытался забрать отца Томми Шэннона за богохульство, за то, что тот сказал «Господи Иисусе!», когда Майор подкрался и испугал его. Мистер Шэннон накидал ему по ушам. И разбил очки.

Майор не слишком переживает по этому поводу, держит чувства при себе, может, считает это частью работы, но глубоко внутри он напрягается, затаил злость. Его мысли запрятаны глубоко, на лице маска безразличия. Не может же он планировать очередной арест в Милки Баре или рейд в Карли Варли двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, каждый месяц в году. Не знаю. Никто не знает. В этом и прикол, наверно, — суметь оказаться в голове другого, увидеть вещи с его точки зрения. Это прикол музыки, особенно новых групп, потому что они облекают в слова то, что мы думаем. Как в альбоме «The Clash». Песни с него — вся наша жизнь. Этот пласт жил в нас и ждал, пока его кто-нибудь запишет.

Чарли Мэй и его овчарка переходят через дорогу, за ними — Делани, Тодд, Хан и еще пара человек. Серебряные кольца на пальцах Делани и браслет с айдишником на его запястье пускают солнечных зайчиков. Звоночек звонит в голове Майора Тома, когда он видит пса. Я слышу его, сидя у окна, через песню Ли Брилло «Going Back Home». Пёс останавливается, задирает ногу и пускает фонтан жёлтого сиропа на фонарь. Струя толстая и тёмная, из-за солнца и возбуждения. Ему надо попить, он машет хвостом и идёт дальше. Моча течёт по бетонным плитам, теряя цвет, что-то мокрое на сухой улице, ребята, пёс и моча — единственное движение между одуревшими домами. Майор поправляет очки и делает два шага вперёд. Обдумывает происходящее. Понимает, что с этими лучше не связываться. Они хулиганы, в самом соку, в том самом возрасте. И он решает вести себя хорошо. Поворачивается и продолжает наблюдение, достаёт блокнот, начинает писать, листает страницы. Может, он показывает эти записи маме, когда возвращается домой, и она изучает его рапорт, пока он ест рыбные палочки и жареную картошку.

— Бля, пиздец, — говорит Смайлз, он сидит на диване, руки залеплены пластырем, поднос с «Харпом» стоит на ковре, четыре стакана с оранжевой жидкостью на картинке жёлтой пинты лагера, собачья моча без базара.

— Я уж решил, с нами всё, когда эта тачка вылетела из-за угла. Отец убил бы меня, если бы к нам домой припёрлась полиция. Знаете, какой он бывает.

Мать Смайлза покончила жизнь самоубийством, когда ему было восемь, и его старик с тех пор уже не был прежним. Так говорят, и Смайлз тоже носится с этой идеей. Рядом с его отцом директор школы похож на викария или, как минимум, на священника, который раз в неделю навещает ирландских детишек. Директор, Гитлер, не страдает хуйнёй, когда речь идёт о дисциплине. Он любит свою палку. У него в кабинете на стене висят три таких, и он всегда бьёт с оттягом, особенно после того, как Чарли Мэй залез к нему и насрал на кресло, дорогущий символ с подлокотниками и обитым сидением. Гитлер так и не узнал, кто это сделал, так что досталось всем. Он наверняка выгнал бы виноватого, и по возможности упёк в колонию.

Гитлер любит мстить подонкам, испоганившим ему жизнь, и когда он нашёл дерьмо, дела пошли ещё хуже. Как в фильмах про войну. Один человек в деревне сделает что-нибудь, а немцы берут и расстреливают из пулемётов целую толпу. Он стоял на собрании и вещал, что драки и вандализм — это мерзко, что мы — толпа беспризорников, хуже, чем самые гадкие звери, но вот кто-то упал ещё ниже на эволюционной лестнице. Мы смотрели в пол и изо всех сил пытались не заржать, шептали «только беспризорники знают правду» из «Garageland» The Clash, чётко выговаривая буквы, как это делает Джо Страммер, — ещё одна игра, в которую мы играли — подбирать слова из песен к тому, что происходит с нами. Вся школа знала, что в кабинете Гитлера нагадил Чарли Мэй, что он пошёл и сожрал тарелку жареных бобов в кафе перед школой, чтобы дело шло быстрее. Ему надо было зайти и выйти быстро, в стиле коммандос, но Гитлер не посвящает нас в грязные подробности.

Он слетел с катушек на пару недель и даже избил палкой Смайлза за курение в сортире, что вообще западло, учитывая, что за парень Смайлз и как сложилась его жизнь. Баулер, педик, который преподаёт физкультуру, даже пошёл жаловаться. Надо было Гитлеру позвать Майора и поручить ему расследование. Интересно, он из криминальной полиции или простой постовой, он вообще воспринимает, что происходит вокруг него, помнит лица, воссоздаёт картину с течением времени; и записки, которые он пишет в блокноте — они для видимости или часть серьёзного плана, сколько дел он довёл до логического завершения? Не знаю. Он ещё стоит там, потеет на жаре, жуёт карандаш, щепки в зубах, а стержень на языке. Может, это он от графита таким стал. Я слышал, он повреждает мозг.

— Если я попаду в участок, мне пиздец, — говорит Смайлз, включая голубую вспышку. У него трясётся голова.

Старик Смайлза не лучше Гитлера, так что мы зовём его Сталин, потому что, хотя мы мало знаем о Сталине, на пятничной дискотеке к нам примотались два мужика с рассказами, что Сталин был хуже Гитлера, убил больше народу, что коммунисты пытаются уничтожить нашу культуру, что они хотят отобрать наше право зарабатывать на жизнь, что профсоюзами заправляют радикалы, которые поставили на колени британскую промышленность бесконечными забастовками, это из-за них вырубают свет и дефицит еды; они пытаются уничтожить страну, так что мы даже не можем нормально собирать мусор, а если мы говорим о Партии Лейбористов — это университетские мальчики-бухальчики, которые отдают налоги честных работников педерастам и хапугам хиппи из богатеньких семей, продали страну чернозадым и узкоглазым, предатели из среднего класса продали простых людей красным. Говорят, социалисты хотят развратить британских детей и превратить страну в колонию России. Они дали нам листовку Национального Фронта, и мы отвалили, пошли искать уголок, где можно спокойно послушать музыку. В тот вечер играли две группы, и куча самого странного народа выныривала словно из ниоткуда.