Книга Пыльная зима - Алексей Слаповский

– Это кошмар, каждый день скандал какой-нибудь. Ты видел? Хорошо, что ты его убить не успел.

Пьяный какой-то, ты не ввязывайся. Ему сейчас и так больно сделают, ты не лезь, Витя. Ну, привет, что ли? – и подставила щеку для поцелуя.

Неделин дотронулся губами и сказал:

– Привет, – и поразился голосу: какой-то мягкий, слабый голос с сипотцой. Положим, сам Неделин не чтец-декламатор, но голос у него нормальный, достаточно звучный; когда он, не нажимая, рассказывает анекдот, его слышит даже глуховатая Крупова из дальнего угла их служебной комнаты на пятнадцать столов. Неделин пошевелил языком – будто протез вместо языка тычется в резиновые губы.

– Я отпросилась, – сказала голубоглазая певица. – Ты куда пропал, сто лет тебя не видела. Соскучилась. Поедем куда-нибудь?

Неделин хотел все сказать, все объяснить – и подняться в ресторан, где бьют ни в чем не повинного человека, разобраться в этой нелепости, а красавица уже взяла его под руку.

– Где всегда машину оставил? – и повела, и Неделин покорно пошел. Угадывая ее движения, он свернул на улицу имени Яблочкова, где возле дома номер девять стоял автомобиль серебристого цвета. (Я для того упоминаю эти необязательные детали, чтобы сомневающиеся в правдивости данного рассказа могли проверить: в Саратове действительно есть улица имени Яблочкова, на ней дом номер девять, а во дворе этого дома – это уж для особенно дотошных – вы найдете сквозной подъезд, через который можно попасть на все тот же проспект имени Кирова. Пожалуйста, проверяйте!)

Девушка встала возле машины, ожидая, когда Неделин откроет. Он порылся в карманах, достал связку ключей, поковырялся в двери, подбирая ключ, открыл дверь, сел на водительское место, впустил красавицу, посмотрел на руль, на приборную панель, на рычажки и педали и подумал: ну вот, кончилось это дикое приключение.

Он не умел водить машину.

– Ты какой-то заторможенный, – сказала красавица. – Устал? – и приблизила лицо. Неделин взял в ладони ее лицо и стал своими губами прижиматься к ее губам, никак не находя удобства и удовольствия, не чувствуя еще чужие губы своими. Но красавица помогла – приоткрыла рот и что-то такое стала делать, от чего и рот Неделина стал действовать уверенней, уже с удовольствием.

Нехотя оторвавшись, Неделин наугад вставил один из ключей в замок зажигания, оказалось – нужный ключ. Он повернул его, и тут же ноги сами стали нажимать педали, а правая рука сама ухватилась за какую-то штуковину с набалдашником, машина дернулась, мотор взвыл.

– Это ты от меня очумел! – радостно сказала красавица. – А может, я поведу?

– Ты умеешь?

– Здрасьте! – фыркнула красавица. – Шути смешней. Куда поедем?

– Куда и в прошлый раз, – слукавил Неделин.

– Опять ко мне? У меня мать дома. А у тебя – жена. Когда разведешься?

– Скоро, – пообещал Неделин.

– Да мне плевать, – сказала красавица. – Поехали.

Они приехали в окраинный микрорайон под названием Шестой квартал, и это странное название, потому что Пятый квартал по соседству еще есть а вот где Четвертый, Третий, Второй и Первый, этого вам никто не скажет. Нету их.

– Сейчас я ее гулять отправлю, – шепнула красавица в прихожей. (Выглянула.) – Она на кухне, проходи в комнату.

Неделин прошел, скромно сел в кресло. Из кухни слышалось:

– Опять жулика своего привела?

– Привела. Завидно?

– Доиграешься до сифилиса!

– Доиграюсь. Завидно?

– Я тебя, Ленка, выгоню. В публичный дом.

– Их у нас нет, а жаль. Тебя на час как человека просят.

– Это моя квартира.

– Это наша квартира. Я тебя прошу, мама. По-доброму пока.

– Нахалка!

И т. п.

Неделин, оглядывая комнату, удивился: хоть раньше он не думал об этом, но как-то само собой предполагалось, что красавица (Леной зовут, хорошее имя, жена вот – тоже Лена, но применительно к красавице это имя звучит совсем по-другому) живет если не в роскошестве, то в красивом девичьем уюте. Здесь же – вон шкаф допотопный, без одной ножки, вместо которой подложена стопа книг, вон трюмо с лопнувшим зеркалом, платок брошен на продавленный диван, старушечий платок, темный; наверное, мать Лены – это и по голосу слышно – почтенного возраста, родила Лену поздно.

Мать Лены прошла в прихожую, не взглянув на Неделина, он успел только заметить, что она не старуха, но, очевидно, больная женщина: лицо желтое, волосы седые, глаза безнадежные. Хлопнула дверь.

– Вот сука какая, – проворковала Лена, нежно обнимая Неделина. – На час, говорит, и ни минуты больше, говорит. Вот сука противная, правда?

– Конечно, – сказал Неделин, чувствуя, что понемножку овладевает чужим языком. – Но она тебе мать.

Лена пожала плечами и сказала:

– Ну?

Неделин огляделся. Похоже, местом действия должен стать вот этот продавленный раздвижной диван, похожий, кстати, на их с женой Еленой супружеское ложе, тоже раздвигаемое на ночь. Неделин взялся за низ, потянул на себя, диван заскрипел, но не поддался.

– Ты что? – спросила Лена.

– А?

– Он не раздвигается, ты забыл?

– Я так, попробовать…

– Снимай шкуру-то, время идет.

Над диваном висела мохнатая шкура, медвежья, что ли? И ведь заметная вещь, а он хоть видел ее, не придал значения, не задумался о ней. На шкуре, значит? Вполне эротично.

Он снял шкуру, расстелил на полу.

Лена быстро, без жеманства разделась.

Неделин глядел и не глядел на нее, видел и не видел.

– Ну, – сказала Лена, красавица, голубоглазая певица. – Ну? Время мало. В чем дело-то?

– Да, – сказал Неделин и стал раздеваться.

Лена легла на бок, подставив руку под голову, ждала, посмеивалась. Неделин торопился, скидывая с себя чужие вещи: все красивое, чистое, но, оказавшись голым, не мог не увидеть подробно чужое тело. Он увидел волосатые ноги с когтистыми кривыми пальцами, выпирающие кострецы бедер, бледного цвета кожу живота, груди, рук, увидел нечто еще…

Вид чужого тела, запах чужого тела. А Лена закрыла глаза, ждет. Неделин, торопясь, присел на корточки, потом из этой позиции лег, приткнувшись к Лене коленками, грудью, головой. Рука ее прошлась по его бедру, по животу – окружая, приближаясь, – и удивленно замерла.

– Ничего, ничего, – сказала Лена. – Сейчас.

Но сейчас не получалось.

– Витя, Витя, Витя, – шептала красавица, и звуки чужого имени добавились мешающим грузом к впечатлению от чужого тела, чужого запаха. Надо бы отстраниться и, не глядя на себя, глядеть только на нее, но отстраниться – значит, обнаружить свое убожество, которое пока укромно о нем знают, но его не видят, делают вид, будто все в порядке. Прошло бог весть сколько времени, Неделин лежал, словно окоченев, только однообразно гладил грудь Лены, но чужая рука плохо чувствовала наготу сквозь чужую кожу – как сквозь перчатку. Лена, устав ждать, стала целовать его в губы, в подбородок, в ключицы (щекоча распущенными волосами), в грудь, в живот… но тут Неделин застыдился и удержал руками ее голову.