Книга Чарлз-стрит, 44 - Даниэла Стил

— Может, тебе стоило бы поступиться принципами и начать продавать художников, которые на полпути к вершине карьеры, — заметила здравомыслящая Эйвери. От отца Франчески она немало узнала о живописи, а в бизнесе разбиралась и до знакомства с ним. Но Генри был игроком совсем другой лиги, и благодаря Эйвери теперь его работы стоили бешеных денег. — Давай-ка первым делом поговорим о доме. Ты уже решила, что продашь, чтобы собрать деньги и выплатить Тодду его половину? — деловито спросила она, и Франческа снова пала духом. Нет, ничего она не решила. В том-то и беда.

— Все, что у меня было, я вложила в этот дом. Каждый месяц я с трудом наскребаю на свою долю выплат по кредиту. Но я, кажется, знаю, как могла бы поступить: сдавать часть дома жильцам. Если бы нашлось трое таких, одной проблемой стало бы меньше.

— Не представляю, как ты уживешься с чужими людьми, — откровенно высказалась Эйвери. Она знала, насколько скрытна ее падчерица; как единственный ребенок в семье, она всегда была одиночкой. Но если она готова пустить в дом жильцов, тем лучше. Эйвери поняла, что Франческа полна решимости сохранить дом, иначе ей и в голову не пришло бы жертвовать уединением. — Но если ты справишься, вопрос ежемесячных выплат можно считать закрытым. А как быть с долей Тодда? — последние слова Эйвери произнесла задумчиво, с расстановкой, и вдруг ее осенило: — Не знаю, как ты к этому отнесешься, но тебе принадлежат шесть картин твоего отца. Это лучшие из его ранних работ, на аукционе их наверняка приобретут за огромную сумму. Ее хватит, чтобы рассчитаться с Тоддом, — конечно, если ты готова их продать. Если хочешь, я могу даже созвониться с дирекцией галереи, где выставлены его работы. Им давно не терпелось заполучить хоть что-нибудь, относящееся к раннему периоду. На такие картины всегда есть спрос.

Слушая Эйвери, Франческа невольно поморщилась и сразу почувствовала себя виноватой. Она не представляла, как продаст отцовские работы — до такого отчаяния она еще никогда не доходила. Но теперь ее положение и вправду было отчаянным, и единственным, что она могла продать, оставались картины отца.

— Как думаешь, что он скажет? — в тревоге спросила Франческа. Да, Генри был эксцентричен, даже чудаковат, и все-таки приходился ей отцом, и она не только любила его, но и уважала как талантливого художника. И обожала все шесть отцовских картин, доставшихся ей.

— Думаю, он поймет, — мягко отозвалась Эйвери. — Пока мы не поженились, ему вечно приходилось продавать что-нибудь задешево, лишь бы не умереть с голоду. Кому, как не ему, знать, каково это? Представь, однажды он даже продал маленького Поллока, чтобы выплатить алименты, причитающиеся твоей матери. Вот и ты делай то, что считаешь нужным, Франческа. — Эйвери и вправду была практична, потому Франческа и обратилась к ней, а не к родителям.

— Может, удастся обойтись продажей пяти картин и сохранить хотя бы одну. Это же папин подарок. Продавая его работы ради покупки дома, я чувствую себя последней дрянью.

— А разве у тебя есть другой выход?

— Ни единого! — Правда, про картины она и не вспоминала. Но больше ей совершенно нечего продать, чтобы расплатиться с Тоддом. Ей вдруг пришло в голову, что дом можно и продать, лишь бы не расставаться с картинами. Но терять дом она не желала. — Ты не позвонишь в галерею? Посмотрим, что там скажут. Если назначат приличную цену, я, пожалуй, соглашусь их продать. Но предлагай им только пять картин. Я непременно должна сохранить хотя бы одну. — Для Франчески отцовские картины имели не только денежную, но и сентиментальную ценность. Значит, ей предстоит еще одна жертва, и немалая.

— Обязательно, — пообещала Эйвери. — У них есть список коллекционеров, интересующихся работами Генри. Вот увидишь, картины будут распроданы мгновенно. Конечно, если ты не хочешь подождать и выставить их на аукцион.

— Ждать я не могу, — честно ответила Франческа. — Тодду уже не терпится продать дом, а я пообещала ему к концу года либо выкупить его долю, либо согласиться выставить дом на продажу. Осталось меньше двух месяцев. Ждать аукциона мне некогда.

— Тогда посмотрим, что скажут в галерее. Прямо сейчас и позвоню им, вот только договорю с тобой. — У Эйвери родилась еще одна идея, но она пока не знала, как отнесется к ней ее муж. И все же она решилась поделиться с Франческой: — Твой отец не помнил себя от радости, когда узнал, что ты открываешь свою галерею. К начинающим художникам он относится так же внимательно, как ты. Вот я и подумала, что он мог бы стать твоим партнером — негласным, разумеется, и молчаливым, хотя не представляю, что может заставить твоего отца молчать. Но он, возможно, был бы рад помочь тебе, пока галерея не начнет приносить прибыль. Судя по твоим словам, Тодд готов удовлетвориться совсем небольшой суммой.

Тодд и вправду поступил благородно, пожелал получить чисто символическую сумму, немногим превышающую ту, которую он вложил в дело. С домом дело обстояло иначе, за четыре года он заметно прибавил в цене, но и при разделе дома Тодд был готов проявить благородство. На вырученные от продажи дома деньги он собирался купить квартиру. Тодд вытерпел даже бесконечную процедуру раздела собственности и совместного владения. Его постигло тяжкое разочарование. Ни он, ни Франческа не ожидали ничего подобного, но теперь оба понимали, что прошлого уже не вернешь, и хотели только поскорее покончить с ним. Из уважения к Тодду Франческа старалась действовать быстро, хотя возникающие препятствия казались ей непреодолимыми.

— Мне и в голову не приходило просить папу вложить средства в галерею, — призналась заинтригованная Франческа. — Думаешь, он согласится?

— Очень может быть. Эта затея наверняка увлечет его, вдобавок он будет рад тебе помочь. И потом, не такие уж большие средства понадобится вложить. Не хочешь пообедать вместе с ним и спросить сама?

Идея понравилась Франческе, на помощь отца она могла рассчитывать — в отличие от матери, которая никогда не разделяла ее энтузиазма. Искусством Талия не интересовалась, хотя ей принадлежало несколько картин Генри, цена которых давно выросла. Когда-то Талия повесила их в доме из чистейшей сентиментальности, а картины вдруг превратились в ценное имущество. Работы, принадлежащие Талии, тоже относились к ранним, следовательно, одним из самых ценных. Она часто повторяла, что ни за какие деньги не продаст их. То же самое Франческа думала о своих картинах.

— Сейчас позвоню ему и приглашу пообедать завтра вместе, — решила Франческа, в которой впервые за пару месяцев пробудилась робкая надежда. — Эйвери, ты волшебница и гений. Папе чертовски повезло найти тебя.

— Не больше, чем мне повезло найти его. Он хороший человек, особенно теперь, когда бросил коллекционировать подружек. — Эйвери познакомилась с некоторыми девушками Генри, и почти все они пришлись ей по душе, хоть и казались странными. Выяснилось, что до нее, Эйвери, никто из женщин Генри практичностью не отличался. К матери Франчески она даже привязалась. Талия была настолько невероятна и оригинальна, что соскучиться с ней никто бы не смог, как и остаться к ней равнодушным. Но и неловкость Франчески была понятна Эйвери. Даже она признавала, что нелегко иметь такую мать, как Талия, особенно ребенку, мечтающему о самой обычной матери, такой, как у всех. Быть «как все» Талия не собиралась. И Генри предпочитал раскованность и оригинальность. Рядом с родителями, напрочь отметающими условности, Франческа не могла не вырасти сдержанной и скромной. Меньше всего ей хотелось быть похожей на родителей, и она стала совсем другой, напоминала скорее мачеху, чем родных. Эйвери тоже понимала, насколько причудливую пару составляли Генри и Талия. Удивительно, как настолько разные люди сумели продержаться в браке целых семь лет. Единственным достойным результатом этого союза стала дочь, а теперь, когда она была уже взрослой, Генри и Талия поддерживали исключительно дружеские отношения. Но Эйвери нравилась Талии. Ее любили и уважали все, она умела расположить к себе окружающих дружелюбием, умом и непринужденными манерами. Сообразительная, цельная, невзыскательная, она производила впечатление естественности и реальности. Этими достоинствами мать Франчески не обладала.