Книга Харбинский экспресс - Андрей Орлов

Но ответить он не успел, потому что Дзержинский спросил — не говорил ли о своей догадке Левка еще кому? Например, докторам?

Услышав, что нет, опять помолчал. А потом сказал, чтоб Левка никуда с квартиры своей не ходил. И что за ним заедут и отвезут на Лубянку, потому что по телефону всего говорить нельзя.

Левка положил трубку и принялся ждать.

Сперва ждал у окна, потом пересел на кровать. Глаза слипались.

Говорил себе: «Не спать! Не спать!»

Разбудили его шаги.

Он подумал: странно. Откуда шаги? Ведь входная дверь на замке, да еще заложена изнутри засовом. Остро екнуло сердце, и он снова мгновенно пожалел, что не имеет при себе оружия.

Левка на цыпочках поднялся с кровати и подбежал к двери, открываемой в коридор. Сейчас она была прикрыта, однако неплотно. Сквозь щель разглядел в коридоре три темных фигуры. Кто это? И как же они вошли?

На всякий случай Левка провернул в замке ключ. Звук его не остался незамеченным.

— Товарищ Шерер? — спросили с той стороны.

— Д-да…

— Мы с Лубянки. За вами. Откройте.

Но Левка медлил. С Лубянки? Тогда почему вошли сами, тайком? С другой стороны, кто еще мог знать, что он — это именно он? Нигде это не записано.

— Покажите мандат, — нашелся Левка.

— Как же мы вам покажем? Дверь ведь заперта.

— Подсуньте.

— Нет. Мы посветим фонариком. А вы гляньте через замок.

Через замок, так через замок.

Левка присел, прильнул к замочной скважине карим блестящим глазом. Только никакой бумаги он не увидел. Вместо того сверкнула невыносимо яркая вспышка, и что-то оглушительно разорвалось в мозгу. Голова Левки дернулась и с грохотом ударилась затылком о грязный паркет.

Только он этого уже не почувствовал.

Часть I

Глава первая

КИТАЙСКИЕ ШТУЧКИ

Июнь 1918 года на Сунгари выдался таким сочным, благословенным, что на рассвете, выйдя на берег и оглядевшись, можно было с легкостью представить себе, как выглядел Божий мир сразу после Творения.

Но раннему прохожему, спешившему из района Пристани, было не до красот. Он торопливо шагал по Китайской улице Харбина, направляясь в Новый город, и по сторонам не глядел. Хотя улица та для непредвзятого взора представляла порядочный интерес.

Она чем-то напоминала старомосковские пейзажи, а частью — даже Невский проспект. Дома стояли каменные или кирпичные, с вычурными фасадами, с куполами, а некоторые и с бельведерами. Над витринными окнами — полосатые маркизы, а сверху — бесчисленные вывески: «Лучшая мануфактура Цхомелидзе-Микатадзе», «Мебель от Ипсиланти», «Торговый дом Петрова. Скобяные изделия». Проезжая часть вымощена круглым булыжником, по которому как-то особенно звонко цокали копыта низкорослых лошадок, впряженных в разнообразнейшие экипажи. Впрочем, ныне, по случаю раннего утра, немногочисленные.

Но прохожий по сторонам не смотрел. Выглядел он устало — словно всю ночь глаз не сомкнул. Возможно, так и было на деле. Одет был скромно — форменное пальто служащего Китайской Восточной железной дороги (без знаков различия) и фуражка такого же образца. Из-под темных габардиновых брюк выглядывали потертые сапоги. В руке мужчина нес рыжего цвета саквояж, перехваченный грубой бечевкой.

Через полчаса прохожий добрался до Нового города. Пересек Большой проспект с огромными зданиями Управления дороги и Железнодорожного собрания, а перед Вокзальным проспектом свернул в переулок. Здесь и открылась гостиница.

Имела она два этажа. Первый, каменный, покрывала розовая недавняя штукатурка. Второй этаж — деревянный. Но не серого мышиного цвета, каковы без малого все избы в России, а сочного, золотистого — цвета свежего сруба. Вывеска над входом без ложной скромности возвещала: «Харбинский Метрополь».

В вестибюле за стойкой сидел сонный китаец. В облике его имелась особенность: левое ухо напрочь отсутствовало. Волосы, затянутые в пучок на затылке, он отпускал пониже, так что корноухость его была не очень заметна.

За спиной китайца висела табличка на двух языках. Что означали иероглифы, неведомо, однако русский текст утверждал, что служащего зовут Синг Ли Мин.

Увидев вошедшего, китаец вскочил, поклонился:

— Доблая утла, господина!

— Здравствуй, Ли.

— Господина делал гулять?

Мужчина при этих словах слегка передернулся, но ничего не ответил. Он продолжал подниматься по лестнице — размеренно и с заметным трудом.

А китаец повертел головой, проводил постояльца взглядом — пока тот не скрылся на верхней площадке — и понимающе усмехнулся.

На втором этаже начинался широкий коридор со скрипучим полом. По обе стороны тянулись вереницы дверей. Электричества здесь не имелось, его заменяли керосиновые лампы на побеленных стенах. Словом, пейзаж известный: во всякой невысокого звания гостинице непременно его и встретишь.

Мужчина прошел до конца коридора (сквозь окно напротив виднелась краснокирпичная стена мужского Коммерческого училища) и остановился возле двери, на которой было начертано: «Нумеръ 18».

В нумере имелись медная раковина с носиком водопроводного крана, монструозного вида шкаф с треснувшей дверцей, стол и два стула возле окна. Кровать стояла с противоположной стороны, отчего-то за ширмой.

Мужчина распахнул дверцу шкафа и бережно угнездил там свой саквояж. В шкафу все выглядело привычно: обитый черной кожей, с металлическими углами чемодан выглядывал из-под старого мехового пальто. Вот только…

Только стоял он замками вверх. Хотя по давней своей привычке постоялец ставил свой чемодан непременно застежками к полу.

— Странно… — пробормотал мужчина.

Подойдя к окну, он кинул фуражку на подоконник, уперся лбом в стекло.

— Ах, если бы… — прошептал он. — Если бы удалось… А то ведь положительно сдохну в этой дыре. Пять абортов за ночь! Пять! Это, знаете, не шутка!..

Вдали, сквозь зелень молодых кленов, плыли над Харбином шоколадные купола Свято-Николаевского собора. Мужчина привычно коснулся лба трехперстием, но рука (удивительно маленькая для мужчины) дрогнула и застыла.

Он отвернулся. Разделся и повалился в кровать. Сперва сон не шел — то ли мешал свет нарождавшегося дня, то ли еще по какой причине. Однако ж, наконец, постоялец восемнадцатого нумера погрузился в дремоту — тягостную и недолгую.

Не прошло и получаса, как его разбудил негромкий стук в дверь.

Несчастный тут же сел на матрасе. О, этот стук! Он прекрасно знает его значение! Но на сегодня — все. Хватит.

Стук повторился — грубый, настойчивый.

— Черт! — Одеяло полетело на пол. — Черт, черт!