Книга Бастион. Война уже началась - Сергей Зверев

Ко всем его недостаткам он оказался и классическим занудой. Поскольку не отставал. В итоге меня пробило: а не выйти ли за него замуж, чтобы отстал раз и навсегда? Так и сделала. Через восемь лет он отстал от меня окончательно. Растлил чистоту и загубил молодость. И тогда я поняла: какое счастье – быть незамужней бабой! Пусть с орущим дитем на руках… Впрочем, были светлые моменты. Жизнь паслась по закону зебры. Антошка вырастал из ползунков, свекровь смиренно несла крест нянечки. На третьем году моей работы обозревателем рынка товаров и услуг молодежного еженедельника Ветров сообщил:

– Я уже не работаю редактором этого областного «боевого листка». С завтрашнего дня руковожу департаментом областного управления ФСБ по борьбе… извини, по работе с прессой. Говорят, фантастический взлет.

– О господи, – сказала я, впервые в жизни перекрестясь.

– Пусть трепещут, – Ветров мужественно осклабился. – Теперь ты, Динка, можешь уйти с работы и вплотную заняться творчеством. Или сидеть с Антошкой и слушать «Радионяню». Прокормимся. А твою шубу из искусственной чебурашки мы постелим на пол.

– Хорошо, – сказала я после недельных колебаний. – Я уйду с работы. А ты паши. Но только не бери взятки.

– Поздно, Динка, – сконфуженно развел руками Ветров. – Я уже взял одну. Вон, в левом кармане…

Через год, вместо того чтобы посадить в тюрьму, Ветрова назначили главой какого-то секретно-«хлебного» ведомства, и в дом потекли не какие-то там деньги, а приличный прожиточный минимум. Откуда он его изымал, я не спрашивала. В то время, когда рядовые работники плаща и кинжала хронически жаловались на зарплату, получка Ветрова в день составляла два моих газетных оклада. Через полгода из однокомнатной квартиры на окраине Западного жилмассива мы переехали в благородную полногабаритную в центре, еще через три месяца ее обставили, и Ветров приобрел свою первую иномарку. А я напечатала роман. Помнится, в ту слякотную, отнюдь не Болдинскую осень я бродила побирушкой от лотка к лотку и интересовалась у замерзающих продавщиц количественными и качественными показателями раскупаемости «вон той серо-бурой книжонки с каббалистическими загогулинками на обложке». Количество радовало, качество настораживало. Хотя и не очень. Исходя из отрывочных наблюдений и воспоминаний, основными потребителями моей продукции являлись хорошо одетые женщины интеллигентной наружности от тридцати до сорока пяти с небольшими отклонениями в плюс и минус. Вооружившись калькулятором, я поделила городское население на ряд показателей демографического упадка, умножила частное на коэффициент погрешности, отняла от произведения предположительное количество неграмотных, умственно отсталых и богатых и получила в итоге что-то порядка ста пятидесяти тысяч потенциальных читательниц (почитательниц). То есть на мой век хватало. И это было отрадно. Вторая книга ушла влет. Вслед за первой. Хитроумный сюжет с детективной интригой, коварство, любовь, изящные повороты, а главное – никакого «мыла» – вот чего не хватало нашим хорошо одетым книгочейкам! Третий роман тоже слопали. Потом случился развод с Ветровым, но он лишь подбросил топлива моему вдохновению, и меня стали узнавать на улицах (два или три раза). За четвертым романом редактор самолично прибыл ко мне на дом, а пятый – исходя из обобщенного опыта написания первых четырех – в строгом соответствии с моей амбициозностью просто обязан был стать шедевром мирового масштаба, и, возможно даже, стал, но… Случилось страшное.

От трогательной ретроспективы меня отвлек звонок в далекой прихожей.

Этот день уже не мог принести приличных гостей. Но я пошла открывать. Потирая греко-римскую сопатку, в прихожую вломился сияющий, как полковая труба, Борька Сизиков. Вытер ноги и сразу стал принюхиваться. Из кухни пахло вылезающим из кастрюли тестом, о котором я в пылу реминисценций забыла.

– Красна изба пирогами, – радостно сообщил Сизиков, сдирая с ног пижонские туфли «Studio Pollini» за триста долларов.

– А роща дубами… – расстроенно пробормотала я и побрела на кухню, запихивать в кастрюлю потенциальные пироги. Гулька плелся сзади, бормоча на ходу, что не будет ли дозволено верному паладину пристроиться у ног любимой дамы, поскольку в родных пенатах его уже на дух не выносят и на даму вся надежда. Я махнула рукой.

– Могу включить духовку, – расщедрился Гулька, по-простому влезая на табуретку – под сень разросшейся алаказии.

– Не надо, – испугалась я.

– Хорошо, не буду, – согласился Гулька. Подпер щеку костяшками пальцев и задумчиво так на меня уставился. Через пять минут, когда я расправилась с тестом, скатала колобок и стала проделывать в нем дырочки для глаз, он соизволил очнуться.

– Ты знаешь, – сказал Гулька, лениво созерцая мои манипуляции, – мне надо исчезнуть из города. Дней на десять. Чтобы начальство обо мне ни гугу, а я о нем. Назову это отпуском. Устал я, Динка.

Я молчала. Какое мне дело?

– Хотел податься в Анталию, – вздыхая, продолжал Гулька. – Или на Кипр. Или в Ликию – не слышала? Чудное местечко, где встречаются Средиземное и Эгейское моря. Но, увы, не могу. Денег осталось всего два мешка, не хватит. Поеду на Телецкое. Подлечусь. Там на лошадках катают и ни одна сволочь не достанет. Если что, в горы спрячусь.

– Удачи, – пробормотала я, доставая из холодильника банку со сливовым конфитюром.

Гулькин нос заходил ходуном, одобрительно принюхиваясь.

– А хочешь, вместе поедем, а, Динка? Отлично время проведем.

– Я что, ненормальная? – ужаснулась я. – Сопли-то морозить. Ты знаешь, какая температура в Телецком озере?

– А мне это надо? – скис Гулька.

Пару минут он хранил безмолвие, ковырял пальцем в горшке с алаказией. Я уж стала подумывать, как бы его выпнуть. Но он все-таки заговорил:

– Извини за сегодняшний звонок. Не хотел тебя расстраивать, но так уж получилось. Я позвонил в издательство, поинтересовался, как у тебя дела с новым романом, а мне сказали, что твоя эра кончилась. Я думал, ты знаешь.

Гаденыш, подумала я. Выходит, повторно звонил дяде Сэму, уже после моего визита. Потому что знает, что я знаю. По глазам.

– Не расстраивайся, – хмыкнул Гулька. – Всякая творческая судьба состоит из взлетов и падений. Не я это придумал.

– Как это нежно с твоей стороны, – фыркнула я, яростно открывая ножом банку с конфитюром.

Гулька с сомнением поглядел на моего колобка:

– Полагаешь, получится?

– Должно, – пожала я плечами. – Если под руку не нагадишь.

– Ну тогда я попозже зайду. К столу, – Гулька подтянул к глазам циферблат своих «Командирских». – Мне еще надо кое-кого утрясти. И вообще, я пока не в отпуске.

С некоторой настороженностью я смотрела, как он уходит в прихожую, топчется под дверью, надевая туфли. Гулька Сизиков – странная личность. В бытность мою женой Ветрова он часто приходил в наш дом, шутил, травил анекдоты. Но так и не вжился в роль друга фамилии. У меня создавалось впечатление, что он относился ко мне с большой долей иронии. Как к ребенку. Наверное, оттого и не стал другом. Хотя имел все шансы, ибо был умен, начитан и располагал достаточно приемлемой для общения внешностью. Гульке было лет тридцать пять – тридцать шесть, то есть не молод, не стар, среднего, я бы даже сказала худощавого телосложения, на пару сантиметров выше меня (а я не пигалица), носил аккуратный проборчик, слегка дугообразный нос, циничные губы и нахально улыбающиеся глаза цвета кошачьих. А к обидной кличке, на коей всячески настаивал Ветров, не только притерпелся, но даже как-то вызывающе ее выпячивал, что одно время вызывало подозрение, а потом привыклось.