Книга Сломанный меч - Толеген Касымбеков

краю ячменного поля. Губы старика шевелились: он все еще жевал, посасывал зерна. Остановился ненадолго, стряхнул приставшую к рукам зеленую колючую полову и пошел дальше.

Он был худой, высокий, костистый. Борода и волосы с проседью, а усы белые, как иней; только жесткие, сильно отросшие к старости брови оставались черными. Лицо темно-бронзовое, прорезанное глубокими, крупными морщинами. Умудренный жизнью, полный естественного достоинства человек.

К дереву, между тем, подъехал еще один всадник. Кто бы это мог быть? Сощурив слезящиеся от яркого солнечного света глаза, наставив над ними ладонь козырьком, смотрел старик, как спешивается всадник. Все с той же медлительностью переставляя худые ноги, Тенирберди двинулся обратно. Прежде всего оглядел привязанного к дереву коня. Незнакомый. Хозяин коня, заложив за спину руки с зажатой в одной из них свернутой пополам камчой, стоял и смотрел на реку. Услышав шаги старика, он обернулся и шагнул навстречу, но старик смотрел настороженно и отчужденно, на приветствие ответил холодно. Человек с камчой протянул к Тенирберди руки, здороваясь, и тогда старик узнал его.

— О, да это Сарыбай-соколятник! В добрый час, в добрый час… Иди сюда, посиди…

Сарыбай улыбнулся.

— Давненько тебя не видно…

Тенирберди снял с ветки и расстелил черную козью шкуру, усадил на подстилку неожиданного гостя, сам же встал коленями прямо на землю, нагретую солнцем. Тепло разлилось у старика по всему телу.

— Да, мой Сары… добро пожаловать, давненько тебя не видно, — повторил Тенирберди.

Сарыбай — худощавый, с редкой и жесткой рыжей бородой, с сильно припухшими веками зорких глаз — одет был в тонкий кашгарский халат, заправленный в широкие, расшитые богатым узором кожаные штаны. На ногах у него сыромятные сапоги с загнутыми вверх носами, в руке — камча с серебряной рукоятью.

— Слоняюсь без дела, Тенирберди-аке. Беркут мой линяет.

— Если тебе нечего делать, посторожил бы мое просо, оно вот-вот поспеет, — пошутил Тенирберди и почти беззвучно рассмеялся, обнажая беззубые десны. — Посади своего линялого беркута на верхушку дерева, ни один воробей на поле не прилетит!

Сарыбай ответил на шутку шуткой.

— А какую плату получу я за праведный труд моего беркута, Тенирберди-аке?

— Поделим урожай!

— Ну, если так, я готов каждый год сажать моего беркута на тутовое дерево, чтобы иметь долю в вашем урожае.

— Идет!

— Неплохо я заживу, неплохо! Буду полеживать в юрте и получать готовую еду. И коня не надо мучить, он тоже отдохнет!

Посмеялись. Потом Тенирберди, сдвинув косматые брови так, что в них совсем спрятались его глаза, сказал:

— Ты прав, мой Сары… Нелегко добывать пропитание. Вот ячмень мой не совсем еще поспел, а я хотел было собрать небольшой снопик и накормить ребятишек поджаренным зерном. Каждый день надо присматривать за полем, того и гляди скот потравит. Аил вон он где — за холмом, у источника, ты сам знаешь. Да… надо, надо ребятишек кормить…

— Как же, Тенирберди-аке, жить-то надо. Хлеб сеять, конечно, дело спокойное, если все идет по порядку.

Для кочевников, которые всю жизнь перегоняют скот с места на место в поисках сочных пастбищ и чистой, изобильной воды, хлебопашество — занятие редкое. Они считают, что это дело для стариков или для тех, кто послабее. К земледелию кочевник обращается после какой-нибудь беды — скот угонят, джут [2] случится или еще что. Тогда только и оценят зерно, его вкус, его притягательную силу. Куда привычней охотиться с гончими или с беркутом, куда легче напасть из-за какой-нибудь пустой ссоры на соседний род, ограбить его, ежели силы достанет. Все это исстари ведется, от дальних предков.

Сарыбай-соколятник поддакивал Тенирберди, чтобы не обидеть старика. Сам он, мирза-охотник, выпускает своего беркута на любую дичь, когда и где захочет, живет весело, сытно и свободно, а на бедняков, сеющих по долинам ячмень, смотрит сверху вниз, неинтересна ему вся эта суета. «Нашу долю аллах щедро рассыпал по горам», — эта нехитрая мысль составляет основу его жизни. Беспечный, беззаботный, словно сытый ребенок, соколятник сидел и поигрывал бахромой на серебряной рукоятке камчи.

— Решил навестить вас, Тенирберди-аке, долгих лет жизни вам.

— Бог благословит тебя, мой Сары.

— Неприлично приходить с пустыми руками… — Са-рыбай вытащил из расшитой охотничьей сумки шкуру рыси. — Вот вам на шапку.

Тенирберди так обрадовался, что не сразу смог протянуть руку за подарком, и радость его была приятна охотнику.

— Охотился по первой пороше, мех — как серебро. Примите этот скромный подарок за дорогой и носите на здоровье, Тенирберди-аке.

Тенирберди не по-стариковски ловко поднялся на ноги, встряхнул мех, держа шкуру за морду. Хвост рыси мел по земле, прекрасный мех играл на солнце серебристым блеском.

— Хороша! — просиял Тенирберди. — На шапку многовато… да… шкурка большая… Выйдет на шубу воротник. А с шапкой можно и повременить.

— Ладно, Тенирберди-аке, на шапку пойдет черно-бурая лиса!

— Спасибо тебе, соколятник!

Тенирберди развязал бурдюк с кумысом. Соскучившийся по обстоятельной беседе старик не отпускал Са-рыбая до самого захода солнца.

Наконец охотник решительно встал с места.

— Мне пора, Тенирберди-аке. Повидались, потолковали, что может быть лучше для человека.

Тенирберди уговаривал:

— Сары мой, куда ты? Отведал только нашего плохонького кумыса, как же так? Дом наш недалеко…

— Спасибо. Я не раз гостил у вас. Живы будем, еще повидаемся, Тенирберди-аке.

Тенирберди снова показал в улыбке беззубые десны.

— Ну ладно, Сары мой, — сказал он, вежливо подсаживая гостя в седло, — спасибо, что помнишь старика. Бог тебя наградит за то, что ты меня уважил.

Удерживая коня за повод, он продолжал:

— Ты уезжаешь от меня с пустыми руками. Хлеб, видишь, не поспел… Ну, конь под тобой, приезжай еще раз, когда будет урожай. Увезешь ячменя коню на корм и проса себе на бозо[3]. Погреешь зимой живот. Доброго пути, Сары мои!

— Будьте здоровы! — тронув коня, отвечал Сарыбай. — До свидания, Тенирберди-аке.

Тенирберди крикнул ему вслед, чтобы подтвердить свое обещание:

— Приезжай, Сары, обязательно приезжай, не забудь!

Долго стоял потом старик под деревом, глядя на свисающий с ветки подарок охотника и слегка дотрагиваясь ладонью до легкого, пушистого меха. На такой подарок надо ответить подарком, не менее ценным. Так велит обычай. Уважили тебя — уважь и ты. Кто дарит первым, тем самым дает знать, что желает нечто получить в подарок именно от этого человека. Почти меновая торговля, закрепленная многовековой традицией. Тенирберди решил отдать Сарыбаю вьюк проса — соколятник должен остаться доволен.

Солнце гасло, прячась за горы. На зеленую долину опускался прохладный вечер.

3

Отряд из пятисот джигитов, днем и ночью настегивая коней, уходил все дальше от поля битвы, от неумолимо настигающих пуль, от смятения,