Книга Цветочное сердце - Кэтрин Бейквелл

испугалась того, на что была способна моя магия.

– Я просто думаю… думаю, тебе нужно бороться. Бороться за право сохранить свою магию такой, какая она есть.

– Бороться с Советом? – Я категорично покачала головой. – Папа, не знаю, что видишь ты, когда смотришь на меня, но, когда смотрят члены Совета, они видят ее. – На последнем слове у меня пресекся голос. Огонь в сердце разгорался все жарче. Во рту появился вкус пепла.

Она была именно такой, какие качества я ненавидела. Дикой, беспечной, импульсивной. Совсем как моя магия. Как магия, которой в ее молитвах должна была владеть и я.

– Чары – все, что у меня есть, – сказала я сквозь судорожные вдохи. – Способность помогать ближним. И при этом магия даже не моя, а ее. Она передала ее мне. – По щекам у меня текли слезы. – С моей стороны было глупо думать, что я смогу быть не такой, как она.

Папа осторожно притянул меня к себе, так что моя голова оказалась у самого его сердца.

– Ненавижу ее, – объявила я воздуху, солнцу, своей магии, себе.

– Клара, послушай!

Чем больше я о ней думала, тем больше моя магия казалась мне настоящим жгучим пламенем, исходящим из тела. В груди стало тесно, плечи затряслись, по коже прокатился жар…

Папа охнул и отстранился от меня. На области его сердца, к которой я только что прижималась щекой, желтая ткань рубашки опалилась, почернела, стала загибаться. Из-под кожи у папы пробивались розовые бутончики.

Я вскрикнула.

Содрогаясь, папа прижал ладонь к цветам у себя на сердце. Лицо у него стало желтушно-белым, а меж пальцами появлялись все новые розовые бутоны.

– Что происходит? – спросила я слабым, дрожащим голосом.

Трясущейся рукой я коснулась его щеки. Папа вскрикнул от боли и отпрянул от меня. На месте моего прикосновения появился ярко-розовый ожог.

Моя голова кружилась, как летящее с дерева семя. Загрохотал гром, дождь полил как из ведра, обрушившись на наш дом и на деревню Уильямстон, что лежит в низине. Я промокла насквозь, пока поднималась на ноги и пятилась от папы, боясь отвести взгляд и столь же сильно – увидеть, как моя магия его уничтожает.

Папа кашлянул – звук получился страшным, дребезжащим. Он прикрыл рот рукой, а когда опустил ее, на его ладони лежало пять розовых лепестков.

Вытаращенные от шока, его глаза покраснели. Папа впервые смотрел на меня с тем же страхом, что и члены Совета.

– Клара… – мое имя прозвучало слабо и хрипло. Из груди папы цвели цветы.

«Азалия символизирует заботу и упрямство, – гласил старый справочник. – При употреблении внутрь ядовита».

Казалось, глянув себе на грудь, папа вспомнил это одновременно со мной.

– Зови на помощь, – прохрипел он.

Я уложила папу на диван и бросилась к себе в комнату. Сама помочь ему не могла, хоть и знала, как; только не после того, как мои прикосновения причинили ему боль. Требовался маг, достаточно опытный, чтобы спасти моего папу.

У кровати стоял ящик с цветами и запасными принадлежностями, который я привезла, отучившись у мастера Янга, своего недавнего наставника. Я разблокировала и подняла крышку, затем порылась среди стеклянных пузырьков, стеблей лаванды и веток сирени.

Зеленый лист клена, аккуратно положенный на дно амулет, служил для отправки сообщений, только быстро связаться ни с кем не получится, особенно с учетом того, какая дикая у меня магия. А мне не следовало терять ни минуты.

Имелся и другой вариант. Морвины жили по соседству. Если не Ксавье, то его родители наверняка сумели бы мне помочь.

Отложив кленовый лист, я нырнула под кровать за шкатулкой, в которой хранились мои сбережения. Все монеты, которые я получила, когда продавала обрезки ткани и помогала по хозяйству горожанам. Все чаевые, которые щедрые заказчики давали мне в пору, когда я помогала разным магам и ведьмам. Жемчужные сережки, которые отец подарил мне на шестнадцатилетие. Золотое обручальное кольцо, которое моя мать швырнула папе, прежде чем раствориться в облаке дыма пятнадцать лет назад.

Я бросилась в коридор. У самой входной двери папины сапоги валялись рядом с моими. Я надела свои грязные садовые перчатки, папино пальто и шляпу-котелок, в которой он путешествовал. Все это не слишком защитит от дождя, да и, судя по раскатам грома и переполоху у меня в сердце, гроза и моя дикая магия в ближайшее время не прекратятся. Спрятав монеты и драгоценности в карманы пальто, я отважилась взглянуть на папу.

Он лежал тихо, с закрытыми глазами, его грудь поднималась и опускалась. Сон пошел ему на пользу. Но какое отсроченное действие у яда азалии, я понятия не имела.

Я зашла в гостиную и склонилась над ним, осторожно коснувшись его указательного пальца рукой, обтянутой растрескавшейся кожей перчатки. Папа открыл глаза.

– Я приведу Морвинов, – пообещала я. – Вернусь прежде, чем ты проснешься.

– Люблю тебя, – медленно и невнятно отозвался папа.

Я сильно закусила губу, стараясь подавить слезы и магию, корчащуюся у меня в груди.

– Я тебя тоже.

Переступая порог, я велела себе не оглядываться. Если скажу себе, что, возможно, вижу папу в последний раз, то начну в это верить. Как я усвоила в процессе обучения, стоит моему сердцу ухватиться за какую-то идею – и моя магическая сила вполне может воплотить ее в жизнь, хочу я этого или нет.

* * *

Стуча сапогами по земле, я бежала по дороге из города. Вверх по одному холму, по другому, а на вершине последнего стоял красивый странный дом, который я так хорошо знала.

Морвин-мэнор выглядел эклектически – эдакая помесь сторожевой башни, дворца и коттеджа; сочетание разных эпох архитектуры. С одной стороны словно башню сняли с древней крепости и соединили с особняком. На другом конце дома красовалась труба, обвитая плющом, который полз по стене до самой крыши. А на ней стоял флюгер в виде сияющего солнца – символа магов, который кто угодно мог опознать издалека.

Когда в детстве гостила в Морвин-мэноре, я каталась вниз по склонам холмов, плела венки из маргариток, играла в прятки в странных извилистых коридорах дома.

Каждую субботу папа разрешал мне кататься на груженной цветами телеге – высаживал у Морвинов, а сам отправлялся работать. Я с удовольствием тряслась на краю повозки, взахлеб рассказывая ему о том, в какие игры буду играть с Ксавье и его сестренками, Леонор, Далией и Инес.

Сегодня меня переполняло совершенно другое, пугающее, предвкушение. Каждый шаг означал секунду папиных страданий. Сегодня я искала у Морвинов спасителя, не товарища по играм.

По скользкой тропке, змеящейся вверх по склону, я поднималась, пока не прошла под надписью на воротах, гласящей «Морвин». Остановившись на крыльце, прислонилась к квадратной грязно-белой колонне, чтобы отдышаться. Болели бока. Кружилась голова. Сапоги натерли мне пятки, совершенно не защищенные заношенными чулками.

На дрожащих, как у олененка, ногах я приблизилась к изумрудно-зеленой двери. Над ней висел маленький золотой колокольчик, звеневший, когда посетители приходили и уходили. С перемычки над проемом спускались гирлянды из белого вереска – оберег от воров.

По обеим сторонам от двери были квадратные, отделанные белым окна, в которых горел свет вопреки тому, что в одном висело слово «Закрыто». Внутреннее убранство лавки искажалось стеклом. Я могла разобрать очертания стеллажей, прилавка, пары стульев, а людей – нет. Тем не менее свет горел. Кто-то был дома. Кто-то мог помочь моему отцу остаться в живых. Я представила, как Далия, Леонор и Инес бегут звать родителей, потом брата.

Я потянула за ручку, но дверь оказалась заперта. Я ударила по ней кулаком. Магия уже рьяно нашептывала на ухо, что мои усилия напрасны. Вместо того чтобы поддаваться ее издевкам, я выместила свой гнев на двери, сильно ее ударив.

– Мадам Морвин! – закричала я. – Мастер Морвин!

«Зачем ты вообще пришла сюда? – спросила меня магия. – Ты опоздала!»

Я пнула дверь, царапая изумрудно-зеленую краску.

– Ксавье!

Возможно, он был на втором этаже. Моя циничная магия настаивала, что приятель меня игнорирует. «Так же, как игнорировал твои письма».

– Ладно, – буркнула я магии. – Давай помоги мне, раз у тебя язык развязался.