Книга Предатели крови - Линетт Нони

сгрузила на нары; она была вся в пыли и грязи, одежда до сих пор в следах рвоты. Сколько она так пролежала, дрожа и потея, она не знала, мышцы ныли, в окровавленных ладонях безжалостно билась боль.

– Дай руки.

Вернулась Креста. Кива не знала, как долго та отсутствовала или как давно вернулась. Змеиную татуировку почти не было видно под слоем грязи.

По ладоням провели чем-то влажным, и их пронзило острой болью. Кива попыталась выдернуть руки, но Креста не отпустила.

– Следи, чтобы на ладони никакая грязь не попадала, а то инфекцию подхватишь.

Кива замерла: слова эхом отдались в памяти. Она их уже слышала. Она их уже говорила.

Сильные руки, сильное тело, взъерошенные темно-золотистые волосы, прекрасные губы с понимающей усмешкой, смеющиеся глаза – голубые с золотом.

В сердце вновь что-то надорвалось, и Киве стало так больно, что даже дрожь на миг прекратилась. Но сейчас она была не в лазарете. И его с ней не было.

Не было сейчас.

Не будет никогда.

– Съешь-ка вот что, – велела Креста, вновь привлекая внимание Кивы. Она протягивала пригоршню мелких зеленых луковичек, желтых и оранжевых цветков и черную обугленную деревяшку.

Кива не стала спрашивать, как Креста пробралась в сад лазарета, не стала и задумываться над тем, как та добыла уголь из крематория. Но одно все-таки спросила, сунув в рот растения и поморщившись от ощущения древесного угля на языке:

– Про уголь я ничего не говорила.

– Ты не первая с ломкой на моем веку, – буркнула Креста, продолжая очищать ладони Кивы. – Уголь впитает из крови отраву.

Киве захотелось спросить, кому еще помогала Креста, но ее вдруг согнуло от спазма в желудке, и она охнула и свернулась клубочком.

– Тебе бы поесть, – заявила Креста. В голосе не было ни тепла, ни заботы о Киве, лишь голая констатация фактов.

– Меня же… – Киву вновь согнуло, и она стиснула зубы, – просто вывернет.

Креста принялась возражать, но Кива уже не слушала: живот так болел, что она не замечала больше ничего вокруг. Луковицам крошивы, углю и лепесткам виалки и сумаслицы нужно какое-то время, чтобы подействовать, но и тогда они не исцелят ее полностью. Если Креста в самом деле собралась отучать Киву от ангельской пыли, ночка будет та еще.

Следующее, что помнила Кива, – это как к ее губам прижимают кусок хлеба, пропитанный бульоном. Лоб вспотел, ее бросало то в жар, то в холод.

– Нет, – простонала она, отворачиваясь.

– Тебе нужны силы на завтра, – ответила Креста и сунула ей в рот еще хлеба. – На одной ангельской пыли долго не протянешь.

– Пыль… – охнула Кива, давясь едой, хрипло и отчаянно. – Прошу… Мне надо… Хоть крошечку…

Перед глазами все расплывалось, но Кива увидела, как застыло лицо Кресты.

– Тебе нужно поесть, а потом поспать. Утром получишь еще.

Кива затрясла головой; ее так колотило, что зубы стучали.

– Мне надо сейчас!

– Ешь. – Креста запихнула в нее еще один кусок хлеба.

Кива подавилась, но Креста зажала ей рот ладонью и заставила проглотить.

– Уголь поможет не выблевать все наружу, – сказала Креста. – Бороться придется не только физически, но и морально. Нужно только хотеть бороться.

Кусок за куском Киву пичкали хлебом, и та застонала. Креста была непоколебима, глуха к мольбам и не собиралась выделить даже крошечку ангельской пыли, чтобы облегчить ночь.

Эта война продолжалась часами, Кива хныкала, а ее тело вопило, умоляя хоть о секунде передышки.

– Да заткни ж ты ее! Люди вообще-то спят! – возмущались прочие заключенные, которым не повезло оказаться поближе.

– Мамке своей жаловаться будешь, – отбивала Креста. Их жалобы – как и жалобы Кивы – мало ее трогали.

Но потом, посреди ночи Кива так глубоко провалилась в свое безумие, что завопила во всю глотку, перебудив половину барака:

– ДАЙ МНЕ! ДАЙ! МНЕ НАДО! НУ ДАЙ ЖЕ МНЕ…

Креста с руганью заткнула ей рот ладонью, стянула ее, потную, дрожащую, с нар и в лунном свете потащила мимо глазеющих разбуженных заключенных. Они ввалились в темную душевую, Креста впихнула Киву под душ и включила ледяную воду.

Хватая воздух и отплевываясь, Кива попыталась выбраться из-под душа, но Креста удержала ее на месте, попутно промокнув и сама.

– Пусти! – завопила Кива.

– Не пущу, – бросила сквозь зубы Креста, крепко ее держа. – Пока не угомонишься наконец.

Кива попыталась вырваться, но бесполезно – она слишком ослабла, можно было и не стараться. Почти сразу она с пыхтением повисла на Кресте.

– Все, угомонилась? – спросила та.

Кива лишь кивнула – без сил, без воли к сопротивлению.

Креста выключила воду, и Кива сползла на пол с ней рядом. Обе уселись, прислонившись к стене душевой, промокшие насквозь и продрогшие, и шумное дыхание эхом уходило во тьму.

– Какая ж ты заноза в жопе, – буркнула Креста.

Вспомнился Кэлдон, который не раз говорил Киве то же самое. Вспоминать его было больно, но губы Кивы все равно дрогнули в подобии улыбки. Стуча зубами, она выговорила:

– М-мне и д-до тебя это г-говорили.

– И еще не раз скажут.

– П-прости, – прошептала Кива. Ледяная вода протрезвила ее достаточно, чтобы она осознала свое поведение, пусть даже виноват был наркотик. – И с-спасибо. За п-помощь.

– Это еще не конец, – предупредила Креста. – Все еще впереди.

Кива понимала. Но она собиралась найти способ отблагодарить Кресту, когда выкарабкается – если выкарабкается, – даже если та всего лишь возвращала долг.

– Ты сказала, что уже помогала кому-то слезть с ангельской пыли, – сказала Кива, мысленно благодаря прочистивший голову холод. – Кому это?

Креста молчала так долго, что Кива уже почти решила, что ответа не дождется. Но та наконец чуть слышно произнесла в темноте душевой:

– Еще в детстве, задолго до Залиндова, моя сестра нашла закладку с ангельской пылью и не разобралась, что это такое. Получила передозировку, чуть не умерла. Я не отходила от нее, пока она не поправилась.

– Сколько в-вам б-было?

– Мне десять, – ответила Креста. – Ей восемь.

Совсем дети.

– А ч-что родители?

– Дома было так себе, – ровно произнесла Креста. – Сестра была такой доброй, такой ласковой, но отец считал это слабостью. В его доме не было места для робких, так что он вытирал об нее ноги; ему и дела не было, жива она еще или нет. А мама… У нее все силы уходили на то, чтобы уцелеть. У сестры осталась только я.

Креста говорила с болью, хоть Кива и видела, как та пытается это скрыть. Она спросила, все еще стуча зубами:

– И ч-что дальше?

– Я помогла ей справиться с передозировкой, потом с ломкой. После этого она и близко