Книга Радуга для друга - Михаил Самарский

Вы же понимаете, после такого происшествия и самый здоровый человек в аптеку побежит. Иван Савельевич командует, дескать, веди в аптеку. Этот маршрут мне очень хорошо знаком. Не сочтите меня за хвастуна, но я знаю более тридцати маршрутов в нашем микрорайоне. Аптека, так аптека. Мне какая разница, куда скажут, туда и веду. Приходим. Только вошли, какая-то пышногрудая женщина как завизжит:

— Куда вы с собакой прётесь? Здесь же медицинское учреждение!

Миллион раз мы с Савельевичем заходили в эту учреждение, и никогда не возникало никаких недоразумений. А тут смотрю на эту толстушку, впервые вижу.

— Нам можно, — спокойно отвечает Иван Савельевич и направляется к окошку.

Эта беспокойная дама (не по весу прыткая оказалась) преграждает нам путь, я еле успел между ней и стариком втиснуться. Это же моя первейшая обязанность. Иван Савельевич остановился в недоумении. Он-то знает, что тут не должно быть никаких преград. Ну и тросточкой своей проверяет, что нам помешало. А женщина снова шумит:

— Ну, куда вы своей палкой тычете? Я же сказала, с собакой сюда нельзя. Немедленно выведите её на улицу. — И стоит, как памятник. Брови насупила, губу выпятила, подбоченилась, глаза как у лягушки, морда красная. Такое впечатление, что мы не за лекарством сюда пришли, а ограбить её. Откуда у людей столько ненависти? Я, когда между ними стал, прямо спиной почувствовал, что от неё какие-то волны исходят. Ну, те, которых собаки пугаются. Есть такой специальный приборчик для отпугивания бродячих собак. Человек кнопочку на этом приборчике нажимает, а для собаки это как поленом промеж ушей. Некоторые инструкторы такие приборы используют во время дрессировки своих питомцев. Сволочи. Я таким «воспитателям» руки бы откусывал. К чему я это говорю? Вот эта махина-аптекарша превратилась в тот прибор. Представляете, каково мне в тот момент было? Стою, а над головой бревно воображаемое и по темечку меня: тюк-тюк-тюк! А вы говорите: смотрите-смотрите, слепой с собакой гуляет. Скорее, вы в своих офисах гуляете, чем мы с Иваном Савельевичем. Мы каждый день с ним из квартиры, как на фронт, уходим.

— Уважаемая, — говорит Иван Савельевич, — вы, видимо, здесь новенькая?

— Какая разница, — пыхтит аптекарша-прибор, — новенькая ли, старенькая ли, вам ясно сказано, что с животными в аптеку вход запрещён. У нас инструкция.

— Почитайте свою инструкцию, — говорит Иван Савельевич всё ещё спокойно, но чую, голос уже стал меняться. Дура, думаю, лучше отойди, сейчас тебе мой старик такую инструкцию прочитает, что ты до утра будешь с ней разбираться.

Кстати, если бы эта настырная аптекарша хотя бы раз услышала, какие слова мой подопечный знает, она бы так не рисковала. Серьёзно. Иван Савельевич, мирный мужик, но, если его довести, можно такое услышать: ой-ой-ой. Я таких слов даже в школе не слышал, хотя инструкторы при нас разговаривали, не стеснялись.

И тут случилось чудо. Появляется вторая женщина, наша старая знакомая.

— О! Трисон! — говорит мне радостно. — Проходи-проходи. — И, обращаясь к коллеге, добавляет: — Тамара, пропусти их…

— Так вы же сами говорили, Полина Семёновна…

— Тамара, с собакой-поводырём можно входить в любое заведение, в том числе и в аптеку.

День тот завершился хорошо, можно даже сказать отлично. Вечером Иван Савельевич откупорил для меня банку с куриной тушёнкой (хотя это моё праздничное блюдо), поздравил меня почему-то с днём рождения, и мы вместе ужинали. Пару раз старик ронял вилку на пол, но я начеку — тут же подавал её обратно.

Вообще, старик мой был ужасной растеряхой. То трость у него из рук выскользнет, то очки уронит, то ключи потеряет. С громыхучими предметами проще — их не прозеваешь. А вот с перчатками беда. Пока я за машиной или пешеходом наблюдаю, мой растяпа перчатки уронит. Как жалко, что я не умею говорить. Ему бы к этим перчаткам что-нибудь пришить (колокольчик, к примеру), чтобы, когда падали на землю, я слышал. А в последний год ещё одна вещь падучая прибавилась — мобильник. Хорошо хоть люди добрые подсказали, трубку в специальный чехольчик засунули. Его и снимать не нужно, прямо через прозрачную плёнку можно номер набирать. Смешно было наблюдать, как Иван Савельевич набирал номер. Остановится посреди тротуара, голову задерёт вверх, словно на небо смотрит, рот раскроет (я первый раз, когда увидел, думал, сейчас запоёт) и тычет пальцами в кнопки. Иногда случалось, приложит трубку к уху и вдруг резко отрывает, снова на кнопки начинает давить. Думаю, прикалывается, что ли? Я уже потом понял: номером ошибётся и перенабирает.

Однажды говорит мне: эх, Трисон-Трисон, и почему ты номер не умеешь набирать? Если бы я умел говорить, ответил: вам, Иван Савельевич, дай волю, так вы бы меня и за руль автомобиля усадили. Или ещё покруче пошутил бы: а вы, Иван Савельевич, жалобу в мою школу напишите, что вам такую тупую собаку сосватали. Но вы же понимаете, что мы со стариком шутили. Мы никогда по-настоящему друг на друга не злились. Мы любили другу друга и всё прощали.

Что-то я ударился в воспоминания. Бабушка во всём виновата. Видите, я даже ужинал вместе с Иваном Савельевичем, а она сомневается. «Чтобы не обидел. Зверь». Хотя, что я тут разбубнелся. Пожилая женщина, что с неё взять. Да и мало ещё меня знает. Действительно, поживём — увидим. И я на вас посмотрю, Елизавета Максимовна, и вы — на меня. Хотя, что мне на вас смотреть, мне за Сашкой нужно присматривать, а вы с мамой думайте, что хотите…

Глава 4

Одно радует меня: теперь в нашей семье равновесие. В смысле, две женщины и двое мужчин. Вовремя я сюда приехал. Они хоть и хорошие женщины, добрые, заботливые, но мне кажется, если бы не я, загрызли бы пацана. Ясное дело, жалко мальчишку. Слепых всегда жальче других. Беспомощные они, особенно дети. Некоторые взрослые даже на чужих слепых детей без слёз не могут смотреть. Конечно, большинство окружающих рады помочь инвалиду. И спасибо им за это огромное. Но, как говорил Иван Савельевич, тут фокус в другом. Понимаете, в чём дело — слепому человеку всегда хочется ощутить себя независимым от посторонней помощи. Серьёзно. И не из-за того, что инвалид такой неблагодарный. Нет. Просто эта беспрестанная опека иногда утомляет и даже гнетёт. Хочется крикнуть на весь мир: смотрите друзья, я спокойно обхожусь без вашей помощи, я не мешаю вам жить, снимите груз с плеч, займитесь своими делами!

И я их понимаю. Правильно кто-то сказал: глаза у них мёртвые, да сердца живые.

Только вот одного не могу понять. Сегодня в России проживает триста тысяч инвалидов по зрению. А собак-поводырей всего одна тысяча. Иван Савельевич говорил, что у нас в стране получается одна собака на триста слепых. Это же непорядок. Это очень плохо. Есть такие страны, где одна собака-поводырь приходится на десять-двенадцать инвалидов. Вы понимаете, какая разница? Сколько ж это людей мучается без нашей помощи? Уму непостижимо.

А вы знаете, что учудили японцы? Смех и грех. Они решили обучать собак-поводырей в тюрьме. Серьёзно говорю. Теперь у щенков учителя — заключённые. Совсем с ума посходили. Как они до этого додумались? Нет, ну вы представьте, берут двухмесячного щенка и ни за что ни про что, бац, его в тюрьму. Прям издевательство какое-то. Бедные мои японские соплеменники. Целый год собачий ребёнок живёт вместе с заключёнными. Правда, они там за ним ухаживают, кормят, в общем, не обижают. Потом, по достижении года, собаку начинает дрессировать опытный инструктор. Не знаю, может, я и зря возмущаюсь. Какая разница, где нам до года жить, в питомнике или тюрьме. Главное, чтобы условия были хорошими. Да и среди людей, наверное, повеселее. Заключённые — они ведь тоже люди. Нет, точно, зря я возмутился. Японцы — неглупые люди, знают, что делают.