Книга Дикое сердце [= Огненный омут ] - Симона Вилар

— Им так и не суждено было еще раз встретиться на этом свете, и это очень горько, ибо последняя их встреча произошла во вражде из-за меня. А я так и не осмелилась сказать Атли, что ношу дитя от его брата!

Чем больше говорила Эмма, тем больше мрачнел Франкон. Воистину, будь Атли не таким слабым и женись он на Эмме… Епископ вдруг почувствовал, как чудесное очарование от присутствия рыжей Эммы бесследно, как дым, развеивается. Он вновь стал суровым христианином, главой христиан нормандских земель, ответственным за их судьбу. И эта молодая женщина, что сидит перед ним, хрупкая и на вид беззащитная, все же смогла добиться своего и приручить такого хищника, как Роллон. Что ж, если она добрая христианка, то должна не забывать о своем святом долге и заставить Ролло принять крещение, а с ним — и весь этот край. Ведь была же в землях франков Клотильда Бургундская, приведшая к купели варвара Хлодвига[1].

— Итак, ты сегодня счастлива, дочь моя? — опустив глаза на зерна четок, спросил Франкон.

Лицо Эммы засияло прямо-таки ослепительным светом счастья. Но Франкону было уже не до земных прелестей своей духовной дочери. Долг должен быть сильнее сиюминутных колебаний уступчивой души.

— Итак? — Он строго-вопросительно чуть приподнял подкрашенную бровь.

— О! — Она вздохнула так, словно само дыхание приносило ей радость. — О, даже в раю ангелы небесные не ведают такой радости, как у меня сейчас.

Франкон невозмутимо пожевал губами.

— Мне горько осознавать, как мало людей воспринимают земную жизнь лишь как временную суть, как подготовку к истинной жизни в небесном чертоге. И учти, Птичка, что когда настанет твой час вступить в вечность, ты будешь там одна, ибо для человека, которого ты так любишь, доступ туда будет закрыт.

Он увидел, как погасли огоньки в глазах Эммы, и ощутил что-то похожее на удовлетворение.

— Так-то, дитя мое. И если ты христианка, если ты желаешь добра своему возлюбленному, ты ни на миг не должна забывать: главный твой долг — спасти душу своего избранника.

Эмма судорожно сглотнула.

— Вы несправедливы ко мне, преподобный отец. Ведь когда-то вы сами уговаривали меня сойтись с Ролло и влиять на него. И — Бог мне свидетель — я хочу добиться того, о чем вы со мной толкуете.

— Хорошо, чтобы в опьянении своей любовью ты не забывала о долге христианки. Роллон, как бы ни был нежен и добр с тобой, все же останется чуждым существом тебе, ибо, пока он поклонник кровавых демонов Одина и Тора, он живет, мыслит и действует иначе, чем любой из христиан. Он — слепой грешник, и дьявол всегда главенствует в его душе. И всего час назад мы были с тобой свидетелями дьявольских козней во время мессы.

Эмма, которая еще недавно была готова метать громы и молнии на голову Ролло, сейчас вмиг встала на его защиту. Она сбивчиво начала объяснять, что Роллон не так и грешен, как думает преподобный отец, что разве он не порвал с войной, принеся мир в этот край, и разве христиане не благословляют его в своих молитвах за то, что он дал им величайшее благо созидания.

«Блаженны миротворцы» — учит Библия, и разве Ру, оставаясь язычником, не следует этому пути? Он позволяет христианам строить монастыри, он не препятствует, когда его воины принимают крещение, он создает добрые законы. А монастырю Святого Михаила он даже отписал целую пустошь с угодьями и почитает этого архангела так, как может почитать только великого воина, — что еще можно ожидать от поклонника войны?

— Я же со своей стороны готова сделать все возможное, чтобы убедить моего мужа принять крещение в купели, но… Вы не должны требовать от меня слишком многого и слишком быстро, ваше преосвященство. Франкон щелкнул аметистовым зерном четок.

— Главное, чтобы твое желание не ослабело со временем, Птичка.

Эмма вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям.

— Знаете, отче, у нас с Ролло уговор — если я рожу ему дочь, он крестится. Если будет сын… что ж, тогда мне придется начать все сначала и вновь уговаривать моего язычника.

— Странное пари ты заключила с Родлоном, — хмуро заметил Франкон. — Подобными вещами не полагается шутить.

— Но ведь слову Ролло можно верить, — мечтательно улыбнулась Эмма. — И все, что нам остается, ваше преосвященство, — так это молить небеса, чтобы дитя у меня под сердцем оказалось маленькой девочкой.

Она вновь была счастлива и безмятежна, но Франкон не мог позволить успокоиться ее душе.

— Ваша языческая свадьба состоялась совсем недавно, Эмма, а ты уже четвертый месяц как ждешь ребенка. Кто знает, не заподозрят ли что-нибудь норманны Ролло, решив, что дитя зачато не от их правителя? Если же Ролло обратится в истинную веру и ваш союз освятят таинством христианского обряда, то родившийся ребенок будет почитаться самым законным из детей правителя Нормандии, не говоря уже о том, что его признают все франкские государи.

Итак, Эмма, если ты хочешь помочь и себе, и Ру, и своему ребенку, ты должна убедить человека, которого пока без благословения называешь своим мужем, принять истинную веру Спасителя. А теперь иди, и благослови тебя Бог!

Увидев, как его духовная дочь удручена, он, все же смягчившись, добавил:

— А я буду неустанно молиться, чтобы ваше дитя оказалось принцессой Нормандской.

Франкон хорошо знал нрав своей духовной дочери. Она была легкомысленной, страстной, сентиментальной, упорной как в ненависти, так и в любви, но и практичной. Поэтому-то он и старался скорее запугать ее, чем утешить. Ибо на Эмму у него были свои планы, и с ее помощью он надеялся оказывать влияние на Ролло. Но посвятивший себя служению Церкви старик еще не мог понять, что чувство, соединившее язычника Ролло и христианку Эмму, по сути, оставалось для них чем-то гораздо более важным, весомым и желанным, нежели все проповеди всего христианского и языческого мира, вместе взятые, и поэтому, как бы ни была решительно настроена Эмма по приходе во дворец, она так и не смогла заговорить с Ролло об обращении в христианскую веру, а занялась приготовлениями к пасхальному пиру, заботами о котором был поглощен весь дворец.

Норманнам было все равно, по какому поводу пировать. Главное, чтобы получилось хорошее вино, было много закуски, женщин и веселых песен, чтоб празднование чем-то напоминало пиры Валгаллы на их северной родине. К тому же новая жена их конунга по поводу окончания поста у христиан велела приготовить столько яств, что даже те, кто считал, что Ролло не должен был жениться на христианке, готовы были поднять в ее честь пенные рога.

Эмма, нарядная и оживленная, сидела за верхним столом подле Ролло, много пела, привлекая К себе всеобщее внимание. Она знала, как она хороша собой, какой дивный у нее голос, она любила, когда ею восхищаются, и не упускала возможности привлечь к себе внимание.