Книга Куда она ушла - Гейл Форман

Бокал у меня в руке потряхивает. Опускать ее приходится при помощи другой руки – чтобы не облиться. «Никто из тех, кто на самом деле знает, что тогда случилось, ничего не скажет, – напоминаю себе я. – А слухи, даже правдивые, они как огонь: перекрыть доступ кислорода, и он потухнет».

– У нас в школе много внимания искусству уделяли. Удачная среда для размножения музыкантов, – поясняю я.

– Ну да, звучит логично, – Ванесса кивает. – Еще я краем уха прослышала, что вы с Мией в старших классах встречались. Странно, что об этом нигде не писали, мне кажется, это достойно упоминания.

У меня перед глазами встает ее образ. Семнадцатилетняя девушка, в темных глазах которой было столько любви, силы, страха, музыки, секса, волшебства и горя. Ее ледяные руки. Мои руки теперь такие же, поскольку я вцепился в бокал, полный воды со льдом.

– Было бы достойно, если было бы правдой, – я стараюсь контролировать голос. Сделав большой глоток воды, я машу официанту, прося еще одно пиво. Это будет уже третье, десерт моего состоящего исключительно из жидкостей обеда.

– Значит, неправда? – Ванесса настроена скептически.

– Это попытки выдать желаемое за действительное. Мы лишь едва знали друг друга по школе.

– Да, никто из тех, кто хорошо знал тебя или ее, этого не подтвердил. Но я нашла фотоальбом, в котором вы просто как сладкая парочка. Вы хорошо друг с другом смотрелись. Хотя там была подпись без имен. Так что, если не знать, как выглядит Мия, можно было бы и не придать ей значения.

За это спасибо Ким Шейн – лучшей подруге Мии, папарацци и царице фотоальбомов. Мы не хотели, чтобы фотка туда попала, но Ким все равно ее влепила, хотя и написала под ней не наши имена, а какую-то глупость.

– Крутышка и Зануда? – напоминает Ванесса. – У вас даже прозвище было.

– И ты что, считаешь школьный фотоальбом достойным источником информации? А дальше что? Википедия?

– На тебя точно вряд ли можно полагаться. Ты же сказал, что вы «едва» друг друга знали.

– Слушай, ну, может, мы и мутили недели три, когда и сделали эти фотки. Но я, вообще-то, в школе со многими встречался, – и я стараюсь изо всех сил изобразить улыбку плейбоя.

– И ты ее со школы не видел?

– С тех пор, как она в колледж уехала, – уж хотя бы это правда.

– А почему тогда все остальные ребята из группы отказались о ней вообще разговаривать? – спрашивает Ванесса, пристально глядя на меня.

«Потому что все хоть и катится под откос, мы до сих пор друг друга не предаем. Хотя бы в этом». Вслух я выдавливаю:

– Потому что и рассказывать нечего. Людям вроде тебя, наверное, хочется сделать из этого какой-то сериал, ну, типа, как будто два известных музыканта учились в одной школе и между ними что-то было.

– Людям вроде меня? – переспрашивает она.

Стервятникам. Кровососам. Похитителям душ.

– Журналистам. Вы же любите сказки.

– Ну а кто не любит? Хотя ее жизнь далеко не сказка. У нее вся семья в автокатастрофе погибла.

Ванесса изображает горе, как делают все, когда говорят о беде человека, с которым не имели ничего общего, о беде, которая их на самом деле не трогает и никогда уже не тронет. Я никогда в жизни не бил женщин, но сейчас мне хочется двинуть Ванессе прямо в лицо, чтобы она вкусила боли, которую живописует как ни в чем не бывало. Но я сдерживаюсь, и она, ничего не заметив, продолжает.

– К слову о сказках – вы с Брен Шредер ждете ребенка? На ее животике сосредоточено внимание всех таблоидов.

– Насколько мне известно, нет, – отвечаю я. Я, блин, совершенно уверен – Ванесса знает, что это тема запретная, но если тема предполагаемой беременности Брен ее отвлечет, то я согласен.

– «Насколько тебе известно»? Вы же не расстались?

Господи, эти ее голодные глаза. Она столько разглагольствует о том, чтобы написать правду, так старательно ее выпытывает, а на самом деле от остальных журналюг и преследователей с фотоаппаратами ничем не отличается, ей просто до смерти хочется оказаться первой, кто раскопает что-нибудь эдакое, будь это рождение ребенка («Неужели у Адама и Брен будут близнецы?») или смерть («Брен сообщила своему дикарю, что между ними все кончено!»). Хотя и то, и другое неправда, бывает так, что я вижу оба этих варианта в заголовках разных желтых газетенок одновременно.

Я вспоминаю наш дом в Лос-Анджелесе, в котором мы с Брен живем. Точнее сказать, она иногда живет, и я иногда живу. Я даже припомнить не могу, когда в последний раз мы с ней пересекались там больше, чем на неделю. Она снимает два-три фильма в год, а теперь еще и организовала собственную компанию. Брен занимается кино, ищет помещения для съемок, а я то в студии, то в турне, так что графики у нас не сходятся.

– Да, мы с Брен еще вместе, но она не беременна. Просто она полюбила эти крестьянские рубахи, а все думают, что она прячет живот. Но это не так.

Хотя, если честно, я иногда задумываюсь над тем, не нарочно ли она это делает, привлекает к себе внимание и заигрывает с судьбой. Она всерьез хочет ребенка. Хотя официально Брен двадцать четыре года, на самом деле – двадцать восемь, и она говорит, что часики тикают и все такое. Но мне всего двадцать один, и сошлись мы только год назад. И мне плевать на ее заверения, будто во мне старая душа и что пережитого мной хватило бы на долгие годы. Даже если бы мне был сорок один год и у нас было бы за спиной двадцать лет совместной жизни, ребенка от Брен я бы не хотел.

– Она в турне с вами едет?

Я начинаю задыхаться. Длительность турне – шестьдесят семь ночей. Шестьдесят семь. Я встряхиваю в своем воображении пузырек с таблетками, существование которого меня успокаивает, но я не настолько глуп, чтобы пить их при Ванессе.

– А? – переспрашиваю я.

– Брен едет с вами в турне?

Я представляю себе ее вместе с нами – и вместе со всеми ее стилистами, инструкторами по пилатесу, а также ее новым увлечением, сыроедением.

– Может быть.

– А в Лос-Анджелесе тебе нравится? Не производишь впечатление типичного калифорнийца.

– Там хоть жарко, но сухо, – отвечаю я.

– Что?

– Да ничего. Шутка просто.

– А. Да, – Ванесса смотрит на меня скептически. Я больше интервью с самим собой не читаю, но с тех времен, как читал, знаю, что применительно ко мне часто используют такие слова, как «непроницаемый». А еще «надменный». Интересно, люди действительно видят меня таким?

К счастью, время выходит. Ванесса закрывает блокнот и просит счет. Я замечаю, что и Алдус смотрит на меня с облегчением, радуясь, что мы закругляемся.

– Приятно было с тобой пообщаться, Адам.

– Ага, мне тоже, – лгу я.

– Должна сказать, что ты человек загадочный, – Ванесса одаривает меня неестественно белозубой улыбкой. – Но я загадки люблю. То же самое и в твоих стихах, во всех этих ужасных образах, которыми полон «Косвенный ущерб». Новый альбом тоже очень таинственный. Знаешь, некоторые критики задаются вопросом, окажется ли «Кровосос-солнышко» таким же ярким, как и «Косвенный ущерб»…