Книга Госпожа отеля «Ритц» - Мелани Бенджамин

Но Клод так и не потрудился объяснить, как все было на самом деле. Бланш пожимает плечами – единственное, что, по словам ее мужа, она делает не хуже, а даже лучше любой француженки, – и начинает распаковывать вещи.

– Сейчас… – Клод потягивается, выгибая спину, которая неприятно хрустит; его обычно невозмутимое лицо выглядит таким усталым, что, несмотря на разочарование, у Бланш возникает мимолетное желание загнать его в ванну и уложить в постель. – Я должен пойти к мадам Ритц и посмотреть, что происходит в том крыле. Там, по-видимому, расположились немцы. Нацисты во дворце Сезара Ритца – боже мой! Он перевернется в гробу!

– Иди, иди. Ты не успокоишься, пока не осмотришь каждый сантиметр своего любимого «Ритца». Я знаю тебя, Клод Аузелло. Но, может, мы потом заглянем в квартиру? Посмотрим, что там? – Впервые Бланш вспоминает об их просторной квартире на авеню Монтень, в тени Эйфелевой башни. С того самого момента, как Аузелло покинули Ним в хаосе отступления, они стремились в «Ритц». Он был их главной целью. Но в Париже у них есть и другой дом – дом, который не занят нацистами. При мысли о солдатах, прячущихся за каждым углом здесь, в «Ритце», Бланш изнывает от желания сбежать. Бесстрашная самозванка, которая стояла снаружи и командовала нацистами, как крестьянами, исчезла; ее место заняла простая женщина.

Испуганная женщина без настоящего дома; чужая в стране, занятой ужасным врагом. Это делает ее слишком зависимой от мужа, который чаще разочаровывает, чем радует.

Впрочем, она разочаровывает его не меньше.

– Думаю, нет, – говорит Клод с бóльшим, чем обычно, оттенком властного превосходства; в ее нынешнем состоянии Бланш слышит это с облегчением. – Если начнется дефицит и нормирование, то лучше нам быть здесь, в «Ритце». Я уверен, немцы позаботятся о том, чтобы у них было все самое лучшее, и, возможно, нам достанутся объедки. После минутного колебания Клод идет к жене, заключает ее в объятия и шепчет на ухо: – Ты была смелой сегодня, моя Бланшетт. – Бланш невольно вздрагивает и теснее прижимается к его груди. – Очень смелой. Но, может быть, нам лучше побыть трусами? Пока мы не поймем… Пока не поймем.

Она кивает; его слова не лишены смысла. О, он во всем прав, ее Клод, – за исключением одного вопроса. Одного очень важного вопроса. И все же она позволяет себе слегка прижаться к мужу. Он не высок, не широкоплеч и не мускулист. Но рядом с ним Бланш все равно чувствует себя защищенной. Так было с самого начала. Такому уверенному в себе, раздражающе прямолинейному и порядочному мужчине нетрудно этого добиться. Хотя у него маленькие руки и тонкая, изящная, как у танцовщицы, шея, Бланш цепляется за мужа; в конце концов, он – единственное, что у нее осталось. Она могла бы вернуться в Америку, когда мир стал рушиться на глазах. Могла бы вернуться к своему любовнику в другой стране – и, скорее всего, быть в безопасности на обочине этого страшного цирка. Но нет, она осталась во Франции со своим мужем.

Когда-нибудь ей придется задать себе вопрос: почему? Но не сегодня, она и так через многое прошла. И ей срочно нужно выпить.

Как только Клод уходит, пообещав не задерживаться надолго, – они оба знают, что это обещание он не сдержит, – Бланш решает как следует рассмотреть себя в зеркале. Она уже несколько дней не видела своего отражения. Светлые волосы – ненатуральные; кольцо с рубином на правой руке – ненастоящее. Она спрятала драгоценность много лет назад и заменила ее подделкой, но никогда не говорила об этом Клоду – он бы не одобрил такое решение. Изящный золотой крестик на шее – свадебный подарок мужа. Сначала она сочла это шуткой, но вскоре поняла, что ошибается; паспорт в сумочке, помятый оттого, что Бланш носила его с собой изо дня в день. Все это шутки, раз уж на то пошло, – с горечью думает она.

Теперь все стало шуткой. Фарсом. Иллюзией.

Эта новая реальность, этот кошмар, в котором она вдруг очутилась… Он так далек – на расстоянии световых лет! – от Парижа, от «Ритца», от человека, которого она встретила, приплыв из Америки. Это было семнадцать лет назад. Целую жизнь назад.

Так же далеко, как мечты от реальности. Некоторые из прошедших семнадцати лет, собственно, и напоминали мечты. В основном неосуществленные.

Как и положено мечтам.

Глава 2

Клод

1923 год

Давным-давно, еще до вторжения нацистов…

– Эй, возьми-ка вот это, ладно? Эй, мистер!

Молодой человек оторвал взгляд от гроссбуха и нахмурился. Какая-то американка пыталась докричаться до него через вестибюль отеля «Кларидж». Голос был громким, резким, настойчивым. Американцы говорили так, как будто верили, что весь мир хочет услышать их заявления. Никакого благоразумия!

Но американцы платили ему жалованье, поэтому он постарался придать своему лицу приветливое выражение.

Париж – его Париж – был наводнен этими шумными пришельцами. Конечно, это случилось из-за Великой войны. Самоуверенные американские солдаты, которые хвастались, что спасли положение, – хотя они прибыли в сумерках, а не на рассвете, – захотели получше рассмотреть веселый Пари, соблазнивший их перед отъездом. Поэтому они возвращались толпами, привозя своих женщин. Они захватили кафе, где заказывали кофе к еде (абсурд!), пили абсент, пока не ослепли. И разговаривали, постоянно разговаривали, даже с незнакомыми людьми.

– Привет, – сказал один из них молодому человеку вчера, когда тот сел рядом в небольшом кафе. – Меня зовут Бад. А тебя как?

Молодой человек, естественно, не ответил. Какое этому американцу дело? Он никогда не поймет стремления этой нации всюду объявлять о своем присутствии. Почему это должно кого-то волновать?

Больше всего на свете парижане хотели, чтобы их оставили в покое. Оставили наедине с их горем, позволили спокойно оплакать погибших и пропавших без вести. Особенно их раздражали молодые американцы, потому что в 1923 году во Франции осталось ничтожно мало мужчин моложе шестидесяти.

Но американцам было все равно. Они улыбались широкими белозубыми улыбками, размахивали огромными ручищами, полными франков, и не переставали восхищаться тем, как все дешево. По сути, они говорили: мы вам не союзники – мы лучше вас!

Молодой человек – его звали Клод Аузелло – подавил гнев и отвращение, потому что вся его жизнь зависела от этих ликующих иностранцев, которые продолжали сходить с лодок в Кале и плыть по Сене в Париж, как мусор.

– Могу я вам помочь? – Он подошел к шумной американке, которая махала ему через вестибюль.

– Да, спасибо, мистер…

– Аузелло. Месье Аузелло. Я здесь, чтобы исполнить все ваши пожелания. – Отступив на шаг, он прикоснулся к медной табличке на пиджаке, подтверждавшей его высокое положение в отеле «Кларидж», – помощник управляющего.

– Ну разве он не лапочка? – Она захлопала ресницами, эта нахальная женщина. Опытным взглядом Клод определил, что ей уже за тридцать. На самом деле, ей было под сорок. Пудра осела в морщинках лица, а помада на кукольно-пухлых губах была слишком красной. Она была блондинкой – натуральной, как показалось Клоду. Высокая, широкоплечая, вся в мехах и драгоценностях, она напоминала облезлую рождественскую елку.