Книга Проклятие Гавайев - Хантер С. Томпсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И ты знаешь, сейчас, когда я думаю об акулах, мне начинает казаться, что и мне до них нет никакого дела. Что, конечно, глупо — я же точно знаю, что эти ублюдки там, внизу. Я же видел их прямо перед собой, в прозрачной волне за бортом катера… Ну вот, теперь, когда я это написал, табу разрушено, и в следующий раз, когда я где-нибудь на Гавайях рискну погрузиться с аквалангом, какая-нибудь особенно кровожадная акула мако откусит мне обе ноги по ягодицы…
Верховному жрецу Коа сообщили, что он не смеет показываться на кораблях без тела Кука. Прошло несколько дней, прежде чем он смог выполнить свое обещание. Из сведений, представленных девушками, проистекало, что царь Терреобу с семейством, а также приближенные к нему вожди укрылись в пещерах на самых вершинах скал. Там же тело капитана было разделено между верховными вождями: кому-то достались волосы, кому-то череп, кому-то руки. Львиная же доля, так сказать, отошла самому Терреобу. Пробритански настроенному Верховному жрецу Коа предстояла нелегкая задача изъять эти высоко ценимые местными вождями части тела Кука и, сложив вместе, вернуть европейцам.
Только 19 февраля жрец Хиапо прислал известие, что тело находится на берегу и его можно забрать. Клерк на своем полубаркасе и Кинг на яхте, спущенной с «Резолюшн», сопровождаемые значительной охраной, приблизились к берегу возле Каавалоа. Процессия торжественно-церемониально разодетых жрецов и вождей, осененная мирными флагами, выстроилась на берегу с богатыми подношениями, состоящими из фруктов и мяса свиней, которые прислал царь… Жрец Хиапо держал в руках большой сверток, завернутый в листья райского банана и в знак траура укрытый черными и белыми перьями.
«Развернув сверток, — писал Кинг, — мы обнаружили кисти рук капитана, его череп без нижней челюсти, бедренные кости и кости предплечий». Руки Кука были надколоты и натерты солью с целью предохранить их от разложения.
После того как царю Терреобу и его семейству была гарантирована полная безопасность и было сказано, что вражда между белыми и туземцами будет предана земле вместе с прахом старого бога Лоно, царь решил появиться на берегу. Клерк смог ненадолго встретиться с царем.
Слезы текли из налитых кровью глаз царя, когда он умолял европейцев сказать ему, будут ли они по-прежнему друзьями туземцам, когда вернутся, чтобы оставить на островах, как и было обещано, нового бога Лоно, а именно — лейтенанта Кинга. Клерк уверил его в этом, и, как он писал впоследствии, царь «был весьма удовлетворен и совершенно счастлив».
«И когда же вернется бог Лоно?» — поинтересовался Терреобу.
Лейтенант Кинг ответил, что ждать его придется недолго.
21 июня 1981 года
Кона
Дружище Ральф!
Да… рыбина смотрела мне прямо в глаза, когда я перегнулся через борт и вышиб ей мозги боевой самоанской дубинкой. Марлин умер в высшей точке своего последнего прыжка; за мгновение до этого его ярко-зеленое тело взлетело в воздух, и своим смертоносным копьем он был готов пронзить всякого, кто окажется для него досягаемым…
И я вломил ему, Ральф. У меня не было выбора. Он сразу обмяк после свирепого удара, который я нанес ему двумя дюймами позади того самого глаза, которым он смотрел на меня… Вообще-то инстинкт требовал, чтобы я ударил в самый глаз, но в последнюю долю секунды я скорректировал траекторию дубинки, потому что знал — если я изуродую рыбину, на пирсе мне станут задавать неприятные вопросы.
Но на твои вопросы я отвечу. После сорока семи дней и сорока семи ночей полного позора и совершенной бессмыслицы этот ублюдок вряд ли разжалобил бы меня своим последним взглядом — даже будь он слепым на оба глаза от рождения. В тот момент я был способен вышибить мозги даже у кита-убийцы, если бы мы подтащили его достаточно близко… Неодолимая жажда крови нахлынула на меня, когда я увидел, как марлин прыгает рядом с бортом катера. Еще мгновение, и он бросился бы на нас. А капитан на мостике орал как резаный: «Хватай биту! биту хватай! он сошел с ума!»; и тогда, вместо того чтобы хватать эту дурацкую алюминиевую биту, которой они обычно раз по двадцать дубасят рыбину, прежде чем она испустит дух, я выскакиваю из своего чертова кресла…
Вот она, моя сумка! Вот она, моя боевая дубинка! С дороги, Стив, покуда цел!
Издав дикий боевой вопль, я одним ударом крушу рыбине череп. Словно огромная скала, подняв фонтан брызг, марлин тяжело обрушивается в воду. На палубе, на мостике, на всем катере наступает мертвая тишина. Шестьдесят долгих секунд абсолютной тишины…
Они не были готовы к такому повороту событий. Последний раз на Гавайях марлина убивали боевой самоанской дубинкой с укороченной ручкой около трех тысяч лет назад… и уверяю тебя, Ральф, царю Каму крупно повезло, что тот самый рыбак ломанул его по темечку веслом, а не этой штуковиной, которую я использовал против рыбины. И если бы рыбак был под стать мне, нам не пришлось бы трепаться о Законе Разбитого Весла и прочей юридической экзотике…
Так или иначе, прилагаю несколько фотографий. Жаль, что не могу выслать больше, но все произошло так быстро, что и эти-то фотографии я едва успел снять… Посуди сам: я в первый раз в жизни взял на спиннинг трехсотфунтовое морское чудовище, причем сделал это меньше, чем за двадцать минут. В состоянии полубезумия, как в тумане, я убил это чудовище, когда оно вылетело из моря прямо передо моей физиономией. А потом еще успел спуститься в каюту и взять фотоаппарат, расстреляв всю пленку за тридцать секунд.
Каково? Очень быстрая и свирепая работа. Ты бы мной гордился, Ральф.
Да уж… Но главная фишка этого безумного кровавого дня состояла не в поимке рыбы (любой дурак это сделает), а в том, как мы вернулись к причалу. Возвращение наше всех свело с ума, даже Лейлу.
Более дикого возвращения с рыбалки Гавайи не видели. Я орал так, что, как потом говорили, меня слышно было за полмили. Я потрясал над головой боевой дубинкой, грозя снести башку стоявшему на пирсе пьяному ублюдку Норвуду и вообще любому тупому свинскому недоноску, который ни хрена не понимает в ловле марлина, но почему-то оказался на благословенной земле Гавайев… Люди в замешательстве пятились назад все дальше и дальше по мере того, как наши пьяные вопли становились все громче, все оглушительнее.
Они-то думали, что я ору на них! Никому на пирсе и в голову не приходило, что я просто разговаривал (правда, максимально напрягая легкие) с Норвудом — просто рев нашего дизеля был столь громким, что мне казалось, Норвуд меня плохо слышит.
Что было весьма далеко от истины. Меня было слышно в баре гостиницы Коны, в пятистах ярдах от пирса, на той стороне залива… и, как сказала Лейла, мое явление для огромной послеполуденной толпы, собравшейся на пирсе, было словно второе пришествие бога Лоно. Я бушевал еще пятнадцать минут — все время, пока мы причаливали.
