Книга На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова

Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара Советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Теперь им можно было доверить оружие. Началась строевая и политическая подготовка. Старшина учил их разбирать и собирать винтовку, пистолет, обращаться с гранатой. Им предстояло познать все премудрости военной науки. Как же старались они преуспеть в строевой службе и как гордо стояли на посту с винтовкой наперевес, охраняя объект. Иногда Ане казалось, что для них это все игра, игра в войну, как в куклы. Но даже если это и так, то очень скоро они поймут, что реальность намного суровее, чем они ее представляли. А старшина их муштровал:

– Соловьева, выйти из строя!

– Есть выйти из строя! – отвечала Соловьева.

– Встать в строй!

– Есть встать в строй!

– На-ле-во! На-пра-во! Кру-у-гом!

И надо было усвоить, как правильно отвечать на команды, как правильно их выполнять, как правильно выйти из строя и встать в строй.

Но, конечно, самым главным для них была медицинская практика. Девчонки пришли после краткосрочных курсов, и их надо было научить многому и привить практические навыки. Этим с ними и занималась Аня. Она отвечала за их практическую подготовку. Им предстояло узнать специфику ухода за ранеными, и они с самого утра уходили в тот или другой госпиталь, где проводились занятия.

Наконец формирование и вся учебная и подготовительная работа была окончена, и персонал занялся погрузкой. Эшелон для погрузки подали на товарную станцию. С утра началась перевозка госпитального имущества. К вагонам то и дело подходили машины, груженные ящиками с продуктами, мешками, туго набитыми бельем, носилками и другим медицинским оборудованием. Справа и слева от вагонов ХППГ располагались вагоны других госпиталей и спецгрупп. На перроне кипела работа, не прекращаясь ни на минуту. Все надо было учесть, за всем проследить, чтобы ничто не было забыто и, главное, находилось на положенном ему месте. Впереди их ждали фронтовые дороги, и они требовали четкости и дисциплины. Аня знала, что замешкайся медсестра или врач, не найди нужного препарата или инструмента, и человеческая жизнь погасла. У медиков все должно быть под рукой. Все без исключения взваливали на спину мешки, под тяжестью которых еле стояли на ногах. Вереница людей сновала от машин к вагонам и обратно. Но постепенно опустел перрон. Начальник госпиталя собрал персонал и зачитал список, распределив по вагонам. Теперь каждый знал, в каком вагоне едет и какое задание должен выполнять в пути. Он объявил, в каком вагоне будет ехать начальник эшелона, он сам, штаб и походная кухня. Еще раз напомнил о дисциплине, и что отставание от поезда будет караться как дезертирство. И наконец пронеслось по перрону:

– По ва-го-на-а-м!

Долгий прощальный свисток паровоза. Резко дернулись и покатились колеса, а мимо окон поплыли строения вокзала. Девчонки хором запели «Прощай, любимый город, уходим завтра в море…» Защемило сердце. «Вот и опять возвращаюсь на фронт, – подумала Аня, – подвижной госпиталь – это, конечно, не передовая, но тоже недалеко от нее. Как встретит меня фронт? Что меня там ожидает? Может быть, Матвея найду».

Всю войну она всматривалась в лицо каждого солдата – раненого или мертвого, боясь пропустить своего любимого. Не судилось им сыграть свадьбу. Все корила себя, что не соглашалась раньше: все ждала, когда училище закончит, самостоятельной станет. А ведь как ее уговаривал Матвей, но она упиралась. А теперь так жалела, что не стала его женой, что не познала бабьего счастья. Колеса постукивали: «По-ско-рей! По-ско-рей!», как бы поторапливая врачей и медсестер туда, где их ждали раненые. Аня старалась использовать эту передышку-поездку, чтобы набраться сил на будущее. Девчонки ехали с ней в одном вагоне, пели песни, шутили, смеялись. Она знала, что скоро кончится их беззаботность. Война навалится на них бессонными ночами, тяжелыми носилками, перевязками без сна и отдыха, бомбежками, пожарами и перестрелками. А пока пусть шутят, с шуткой легче живется. А, может быть, они волнуются, ожидая неизвестного фронтового будущего, и шуткой пытаются погасить волнение. Ведь они совершенно, в отличие от нее, Ани, понятия не имеют об этом будущем. А она уже в нем побывала, хотя оно называется теперь ее прошлым. Оно ведь ничем не будет отличаться от будущего, разве что в нюансах.

Уже несколько часов в пути. Все устроились на отдых. Часть персонала расположилась на верхних нарах, часть – на нижних. Везде разостлана солома. Постельное белье, конечно, никто не стелет – берегут для госпиталя. К исходу вторых суток, перед крупной станцией, поезд остановился. Здесь только что бомбили. Все высыпали из вагонов. Особенно спешила молодежь посмотреть на настоящую войну. То, что они увидели, повергло их в ужас, а ведь это всего-навсего налет вражеской авиации, да и то пост-фактум. Они при этом налете не присутствовали, не слышали противного, ужасающего воя бомб, проникающего до самой печенки, свиста осколков. Они только видели последствия. На станции люди тушили пожары, несли раненых. Впереди, перед самым поездом, искореженный пешеходный мост, переброшенный через путепровод. Часть ферм болтается на ветру, грозясь упасть вниз. Люди стараются огибать опасные места. К разрушенному зданию вокзала спешат с ведрами, наполненными водой. Здание горит.

– Ну, девочки, как война?

Они стоят потрясенные, обескураженные.

– Жестокая и беспощадная, – сурово произносит самая маленькая Любаша, и Аня видит, как в ней появляется и закрепляется вместе с возмущением ненависть. Это первое впечатление, она знает, останется в Любаше на всю жизнь и каждый раз, как пружинка, будет распрямляться в ее сознании, толкая на акт отмщения.

– Вот кака-я она, эта вой-на, – задумчиво говорит Оксана, комсорг молодежной группы, – пришла к нам за тысячи километров, неся с собою горе и слезы, смерть и разруху. Нет, девочки, этих стервятников надо стрелять, убивать, гнать с нашей земли. Клянемся!

– Клянемся! – хором горячо подхватили девчонки.

Аня подумала: «Вот так война неискушенные девичьи нежные и ранимые сердца наполняет жестокостью, так зарождает первые ее ростки. Несправедливость, вопиющая несправедливость по отношению к ним делает это, и они жестокостью отвечают на жестокость». Она вспомнила, как в детстве деревенская детвора боялась самолетов, пролетающих над селом. Ребятишки, завидев их, сразу убегали в дом или сарай, что было ближе, и прятались. Большая железная птица внушала им страх, хотя никакого вреда не приносила. Вспоминая это, подумала, что, может быть, уже тогда их детские сердца предчувствовали налеты стервятников с черными крестами, душераздирающий свист и оглушающие взрывы бомб, от которых невозможно избавиться, невозможно спрятаться. Перед глазами волнами переливалось пшеничное поле, которым ей так нравилось любоваться в детстве. Столько золота нигде и никогда не увидишь, сколько на этом поле поспевшей пшеницы! Да она и не видела нигде золота, кроме как здесь. Не было его у родителей, не было его и у знакомых. Она только слышала о нем. А когда уже училась в медицинском училище, у директора было на пальце обручальное золотое кольцо.