Книга Новая модель реальности - Вадим Руднев

Odi et amo. Quare id faciam, fortasse requiris.

Nescio, sed feri sentio et excrucior.

Новая модель реальности ничего не придумывает, она просто расширяет до предела возможности, заложенные в так называемой традиционной онтологии симулякров. Любовь – настолько универсальная категория, что она может быть выражена в любом слове, даже в слове «смерть» – ср. любовь между Орфеем и Смертью в фильме Жана Кокто «Орфей». Можно любить фрак, утюг, испражнения, виселицу, Достоевского. Это совершенно все равно. Важно помнить, что в новой модели реальности все превращается в постоянном диссоциативном континууме. Но тогда может возникнуть на первый взгляд справедливое подозрение, что новая модель реальности – это просто апология шизофрении. Это шизофреник может любить свои испражнения, виселицу, утюг. Это для шизофрении, где господствует амбивалентность, любовь и ненависть, разрешенное и запрещенное, известное и неизвестное, невозможное и необходимое представляют собой варианты одного и того же. Но то, что шизофреническое сознание представляет собой регресс к мифологическому мышлению, давно известно. В новой модели реальности шизофрения – это такое же слово, как и любое другое. Там шизофреником может быть утюг, Александр Дюма, жимолость, шампанское – все, что угодно. Важнейшее отличие новой модели реальности от шизофрении заключается в том, что нет болезни и здоровья, как нет внутреннего и внешнего. Новая модель реальности – это мир без бинарных оппозиций. Проанализируем это на примере деонтической модальности: должно – разрешено – запрещено. Так отец может говорить сыну: «Ты должен хорошо учиться», «Я запрещаю тебе курить», «Я разрешаю тебе пойти погулять». В новой модели реальности эти высказывания не имеют смысла. Если отец и сын это одно и то же лицо, то как он может что-то разрешать или запрещать самому себе? Разрешение в новой модели реальности – это запрет, а запрет – это разрешение. Но тогда получается, что там вообще нет модальностей. Нет, они есть, но они диссоциированы, как и все остальное. Если в архаическом мифологическом сознании господствует модальный синкретизм: что необходимо, то и должно, и хорошо, и известно, а то, что невозможно, то тем самым запрещено, плохо и неизвестно; то в гипермифологическом сознании это бесконечные превращения необходимого в запрещенное, хорошего – в неведомое, должного – в невозможное. Напомню приведенное уже выше высказывание Гурджиева о том, что такое сознательность (или совесть):

Если бы человек, чей внутренний мир состоит из противоречий, вдруг ощутил бы все эти противоречия одновременно внутри себя, если бы он вдруг почувствовал, что он любит все, что ненавидит, и ненавидит все, что любит; обманывает, когда говорит правду, и говорит правду, когда обманывает; и если бы он мог почувствовать позор и ужас всего этого, то такое состояние можно было бы назвать «совестью».

Рассмотрим конкретный пример. «Я вижу дом» (это предложение как будто модально никак не окрашено). В новой модели реальности это будет то же самое, что «Дом видит меня». В традиционной онтологии этому может соответствовать тот факт, что из окна дома кто-то действительно меня видит. Но в новой модели реальности это не так. Дом такое же живое существо, как и я, а я такой же неодушевленный предмет, как и дом. Я вижу дом, и дом видит меня – это один и тот же факт. При этом не обязательно я могу находиться вне дома, но и внутри него. И дом тоже может находиться внутри меня. Если эту ситуацию перевести на язык традиционной онтологии, то этот внутренний дом может означать сверхценную идею человека, у которого никогда не было своего дома, иметь свой дом. Но в новой модели реальности это не так. Там нет людей и домов. Там может быть смысл «Новый дом покупает меня». Так можно сказать в традиционной онтологии метафорически. Но в новой модели реальности все метафоры онтологизированы. «Новый дом покупает меня» не является метафорой покупки мной нового дома. Если угодно, сама новая модель реальности представляет собой огромный дом и не менее огромную, бесконечную бездомность. Это совершенно все равно. Что не все равно, так это то, как слово-предложение-событие-факт приобретают смысл в новой модели реальности. Какие здесь возможны варианты? Покупка нового может означать стремление вновь войти в материнскую утробу в соответствии с теорией травмы рождения О. Ранка (см. об этом подробно в книге: Руднев В., Чистяков А. Территория ДОК: философия загородного домостроения. 2013). Это может означать идею «мой дом – моя крепость», дом для друзей, дом-коммуну, дом-тюрьму, дом-музей, который хранит информацию (вернее квазиинформацию, симулятивную информацию) о хозяине этого дома, как в стихотворении Д. Самойлова «Дом-музей»:

Заходите, пожалуйста. ЭтоСтол поэта. Кушетка поэта.Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.Это штора – окно прикрывать.Вот любимое кресло. ПокойныйБыл ценителем жизни спокойной.

Это вот безымянный портрет.Здесь поэту четырнадцать лет.Почему-то он сделан брюнетом.(Все ученые спорят об этом.)Вот позднейший портрет – удалой.Он писал тогда оду «Долой»И был сослан за это в Калугу.Вот сюртук его с рваной полой –След дуэли. Пейзаж «Под скалой».Вот начало «Послания к другу».Вот письмо: «Припадаю к стопам…»Вот ответ: «Разрешаю вернуться…»Вот поэта любимое блюдце,А вот это любимый стакан.

Завитушки и пробы пера.Варианты поэмы «Ура!»И гравюра: «Врученье медали».Повидали? Отправимся дале.

Годы странствий. Венеция. Рим.Дневники. Замечанья. Тетрадки.Вот блестящий ответ на нападкиИ статья «Почему мы дурим».Вы устали? Уж скоро конец.Вот поэта лавровый венец –Им он был удостоен в Тулузе.Этот выцветший дагерротип –Лысый, старенький, в бархатной блузеБыл последним. Потом он погиб.

Здесь он умер. На том канапе,Перед тем прошептал изреченьеНепонятное: «Хочется пе…»То ли песен. А то ли печенья?Кто узнает, чего он хотел,Этот старый поэт перед гробом!

Смерть поэта – последний раздел.Не толпитесь перед гардеробом..

Дом на самом деле является сильно модально окрашенным объектом. Если вам «отказали от дома», то это сочетание минус-аксиологии и минус-деонтики. Дом может существовать только в воображении, как в фильме Куросавы «Под стук трамвайных колес», где безумный архитектор строит воображаемый дом для своего сына, в то время как они с сыном оба бездомные и живут в заброшенном автомобиле – это алетически окрашенный, виртуальный дом.

Вспомним также дом в сказке о трех поросятах, «Кошкин дом», желтый дом, «Пустой дом», «Мертвый дом». Вспомним также стихотворение «Дом, который построил Джек» С. Маршака, где в духе новой модели реальности одно цепляется за другое: