Книга Галаад - Мэрилин Робинсон

– Надеюсь, пресвитерианская церковь – прекрасное место для того, чтобы постичь благословенные истины веры, искупление и прощение прежде всего. Видит Бог, я много трудился, чтобы сделать эту церковь именно такой.

– Прости меня, папа, – сказал Джек. – Пойду поищу Глори. Она найдет мне какое-нибудь применение. Ты всегда говорил, что заняться чем-то – лучший способ избежать неприятностей.

– Нет, останьтесь, – попросила твоя мама. И он остался.

Повисла неловкая пауза. Чтобы поддержать разговор, я заметил, что ему было бы полезно обратиться к Карлу Барту, на что он возразил:

– Именно это вы и советуете какой-нибудь измученной душе, которая является к вам на порог в полночь? Рекомендуете почитать Карла Барта?

– Все зависит от конкретного случая, – ответил я.

Так и есть. Я обнаружил, что творчество Барта приносит глубокое успокоение, о чем, если не ошибаюсь, уже сообщил тебе. Однако на самом деле я не помню, чтобы рекомендовал его хоть одной измученной душе, кроме моей собственной. Вот что я имею в виду, говоря о невыгодном положении.

– Человек может измениться, – сказала твоя мама. – Все может измениться.

Она так и не подняла на него глаза.

Он ответил:

– Спасибо. Это все, что я хотел знать.

Так закончился тот разговор. Мы пошли домой ужинать.

Я остался в недоумении, гадая, что он имел в виду, когда упомянул собрания под тентом. Еще я много думал о слове «уклончивый». Я всегда боялся говорить о теологии с людьми, которым эта тема чужда. Время от времени я и правда увиливал от ответов. Осознаю, насколько ошибочно полагать, что человек говорит с тобой нечистосердечно. Я знаю, что это неуважительно, и стараюсь не злоупотреблять этим. Да и в округе едва ли у меня есть для этого большие возможности, поскольку я, судя по всему, крестил половину людей, которых встречаю на улице, и все их познания в богословии тоже получены от меня.

Но мне крайне тяжело разглядеть добрую совесть в Джоне Эймсе Боутоне, и это большая проблема. Когда шли мы домой, твоя мама обронила: «Он всего лишь задал вопрос». Из ее уст это прозвучало как упрек. Потом, когда мы прошли чуть дальше, она произнесла: «Быть может, некоторым людям тяжело в себе разобраться». Вот это уже был упрек. И она была совершенно права. Откуда у старого солдата вроде меня возникала потребность защищаться от насмешек, даже если он и стремился меня высмеять? Это был не вопрос потребности, а всего лишь вопрос привычки.

Мне кажется, я никогда не пытался сказать хоть что-то, что Эдвард счел бы незрелым или наивным. Это ограничение, по моему мнению, подействовало на меня благоприятным образом. Быть может, это лишь форма защиты, но я надеюсь, в итоге она сыграла положительную роль. Некоторые религиозные люди сами напрашиваются на насмешку и навлекают на себя интеллектуальное презрение, которое в некоторых случаях кажется мне вполне оправданным. Тем не менее я посоветовал бы тебе не защищаться из принципа. Так умирают самые лучшие случайности наряду с худшими. А на элементарном уровне это означает недостаток веры. Как я уже сказал, самые худшие случайности могут иметь огромную ценность для опыта. И зачастую, когда мы думаем, что защищаем себя, мы на самом деле боремся с нашим Спасителем. Я знаю это, лично убедившись в истинности этих слов, хотя мне не всегда удавалось жить согласно этому принципу, видит Бог. Я действительно сомневаюсь, что смог бы прожить так хотя бы день или час. Это удивительно интересная тема для размышления.

Полагаю, я смогу расслабиться, если откровенно расскажу о подоплеке этого дела. Сон стал для меня большой проблемой: он то избегает меня, то затягивает, когда наконец приходит. Молитвой эти смятения не унять. Если я почувствую, что мой будущий рассказ не соответствует действительности или что я не должен сообщать тебе об этом, то просто уничтожу некоторые страницы. Разумеется, мне и раньше приходилось это делать. Еще когда у нас была дровяная печь, это давалось мне очень легко. Я чувствовал, что поступаю правильно, глядя, как чепуху и разочарования съедают языки пламени. Думаю, нам надо нанять кого-нибудь и построить барбекю, как сделали Мюллеры.

Позволь мне начать с того, что милости Божией хватит на любой проступок, а судить грешно, из этого проистекает множество ошибок и жестокостей. Я осознаю это и, надеюсь, ты тоже.

Позволь мне добавить, что есть узы, которые обязывают меня проявлять особое терпение и доброту к этому молодому человеку, Джону Эймсу Боутону. Он любимый ребенок моего самого старого и дорогого друга, который подарил его мне, если можно так выразиться, чтобы восполнить мою собственную бездетность. Я крестил его в церкви Боутона. Отчетливо помню этот момент: Боутон, и миссис Боутон, и все малыши у купели смотрят на меня, а я излучаю счастливое изумление. Надеюсь, они увидели меня именно таким, ибо мои чувства в тот момент были немного сложнее, чем мне хотелось бы. Меня не предупредили заранее.

С учетом всего этого мне крайне совестно выступать свидетелем против него. Тем не менее существует здравый смысл, согласно которому люди разумно и справедливо ассоциируются с историями своей жизни с точки зрения общечеловеческих целей. Можно заявить, что вор – такой же человек, как и все, и любимчик Господа. Однако говорить, что вор – не вор, неправильно. Я ни в коем случае не намекаю, что молодой Боутон когда-либо что-то украл в традиционном смысле этого слова, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Таким образом я всего лишь хочу объяснить, почему чувствую, что могу говорить с тобой о его прошлом или по крайней мере о тех обрывочных сведениях из него, которые мне известны и имеют отношение к делу.

Как я уже упоминал, сама история настолько обыденна, что ее можно описать в двух словах. Около двадцати лет назад, во время учебы в колледже, он закрутил роман с молодой девушкой, в результате чего появился ребенок. Такое иногда случается, и обычно проблема решается тем или иным образом, как тебе подтвердит любой представитель духовенства.

В этом случае, однако, имели место отягчающие обстоятельства. Во-первых, девушка была очень молода. Во-вторых, ее семья находилась в бедственном положении, почти нищенствовала. Иными словами, чтобы не соврать, ее никто не опекал, как полагается юной девушке. Каким образом Джек Боутон вообще ее нашел, осталось загадкой. Она жила вместе с семьей в заброшенном доме со сворой злых собак под крыльцом. Это было грустное место, а она была грустным ребенком. И вот явился он – в образе удалого студента: в форменном свитере, на автомобиле «плимут» с откидным верхом, который получил в подарок за красивую песню, как он сам говорил, когда люди спрашивали, откуда взялась машина. (Боутону нужно было дать образование всем своим многочисленным детям, и всем им приходилось работать, как и Джеку, но вопрос о машине не поднимался даже для Боутона-отца. Паства подарила ему старый «бьюик» в 1946 году, ибо к тому времени он уже с трудом добирался до большинства мест пешком.)

Джек Боутон не хотел иметь ничего общего с этой девушкой. Достойный человек не поступил бы так. Однако, сколько бы я ни обдумывал это, факт остается фактом. И вот какой у меня сформировался предрассудок по результатам многолетних наблюдений: грешники во многих отношениях – вовсе не бесчестные люди. Но те, кто бесчестен, на самом деле никогда не раскаиваются и не меняются. Быть может, тут я не прав. Такого разграничения в Священном Писании нет. И раскаяние, и изменение касаются души, которую может судить только Господь. Но, если опираться на мой опыт, бесстыдное поведение искоренить невозможно. Наблюдая его, я падаю духом, потому что чувствую: не могу предложить помощь этому грешному человеку. Знаю, быть может, это я сам несостоятелен.