Книга Вестники Судного дня - Брюс Федоров

На исходе второй недели лечения Вера Васильевна, поправив на носу круглые, как маленькие блюдца, очки в тонкой оправе, смягчив наконец менторский тон и даже улыбнувшись, изрекла:

– Ну-с, молодой человек, всё очень неплохо. Нагноения в ране у Вас нет, а это уже хорошо. Надеюсь, что и дальше так будет. Любите танцевать? Ну вот и замечательно. Скоро сможете, – и, похлопав своими жёсткими ладошками по закрученной в бинты и пахнущей йодом ноге Фёдора, торжественно покинула его комнату.

Надо сказать, что разведчики во все времена всегда вызывали у других родов войск, не говоря о гражданских лицах, уважение, смешанное с долей восхищения. В воображении их жизнь, малопонятная и закрытая для непосвящённых людей, всегда протекала на острие лезвия, наполненная риском и боевыми приключениями. С этим можно было бы в основном согласиться, учитывая, что разведка – это глаза и уши фронта.

Командование, отдавая должное этим особым людям, как правило, проявляло к ним нетипичную для себя снисходительность и было склонно закрывать глаза на их вольности и отклонения от строгих уставных норм – вещь немыслимая, скажем, для славной матушки-пехоты. Оно и понятно. Разведка никогда не умещается в прокрустово ложе обычных команд и приказов. Разведка – это всегда импровизация, со своими специфическими законами, требующая от людей, посвятивших ей жизнь, особых творческих подходов и навыков.

* * *

В этот вечер Фёдор наконец решился написать письмо своей невесте. На столе, за которым он устроился с чернильницей и стопкой белой бумаги, громоздилась также увесистая горка писем в потертых конвертах.

– Это всё тебе, герой, читай, вникай, соображай, – ухмылялся начальник политотдела корпуса, вытряхивая из холщового мешка очередную россыпь треугольных и продолговатых конвертов. Тогда, недели две назад, когда старший лейтенант наконец обрёл способность соображать и нормально воспринимать окружающую действительность после второй по счету контузии, созерцание бесформенной кучи бумаги, в которой вместился весь тонкий мир чувств другого человека, потрясло Фёдора не меньше разорвавшегося поблизости снаряда. Значит, Татьяна помнила его всё это время, не забыла и писала ему чуть ли не каждый день. Писала в никуда, не получая ответа, пребывая в постоянной тревоге за него. Где он, что с ним. Ранен? Убит? Жив?

И вот теперь Фёдор Бекетов сидел за столом, склонившись над чистым листом бумаги. Его рука с перьевой ручкой то поднималась, то опускалась, втыкаясь острым концом пера в бумажный лист, и вновь в нерешительности замирала. Затем ныряла в приземистую чернильницу за новой порцией ржаво-фиолетовой жижи, чтобы опять бесцельно зависнуть в воздухе. На полу уже валялось несколько смятых в комок листов писчей бумаги. Ну не шло письмо. Хоть убей. Даже начальные, вступительные слова казались ему слабыми, обычными и малозначащими. А так хотелось сказать много. Неужели его душа настолько заиндевела, что уже не могла родить такие простые слова, что он любит её и другой у него не будет. Да, он человек войны, которая, как своенравная и ревнивая спутница, настолько крепко обвязала его, что не хотела отпускать от себя даже на время мирной передышки.

Фёдор хмурился от недовольства самим собой. Несколько раз вставал из-за стала и начинал мерить шагами комнату, прохаживаясь из угла в угол. Иногда останавливался, закладывал большие пальцы рук за поясной ремень и, покачиваясь, о чем-то напряженно думал, лишь изредка бросая косые изучающие взгляды на нетронутый бумажный лист. Может быть, на фронте окопная жизнь и дает солдату возможность отдохнуть душой в перерывах между боями и, согнувшись у чадящего пламени фитиля в медной гильзе от бронебойного снаряда, набросать сокровенные строки для дорогих ему людей, но в тылу противника, где враг везде, такой благостной возможности нет.

Занятый своими мыслями, Фёдор невольно вздрогнул от скрипа резко распахнувшейся входной двери. В проёме возникла крепко сбитая фигура Александра Панкратова. Бекетов с некоторым раздражением взглянул на своего друга, который излучал верх личного удовлетворения жизнью и нарочито не обращал внимания на лирическое настроение приятеля.

– Фёдор, ты чего здесь в одиночестве киснешь? – с порога выпалил он. – Заканчивай эти дела и пошли со мной. Там штабные устроили вечеринку и без нас начинать не хотят. Принесли патефон, пластинки с записями Эдди Рознера, ну и конечно девочек-связисток пригласили. Весело будет. И случай есть – наши наваляли немцам под Ржевом. Одним словом, идём.

– Сегодня без меня, – отмахнулся Фёдор. – Я, видишь ли, занят. Не до того.

– Понимаю, чем ты занят. Одно другому не мешает. Поверь моему опыту, – не унимался Сашка, но, увидев предупреждающий взгляд Фёдора, осёкся и прекратил свои увещевания. – Ладно. Не настаиваю. Зайду к тебе потом. Не должен человек оставаться один в такой день. – И Сашка Панкратов исчез за закрывшейся дверью так же быстро, как и появился.

Когда Фёдор уже с облегчением заканчивал важное, как ему казалось, для дальнейшей судьбы письмо, в комнату опять ввалился неугомонный Панкратов. На этот раз на его лице не было озорной улыбки. Налёт беззаботного вечера испарился, как и не было. Светло-русые волосы были растрепаны, воротничок гимнастерки расстёгнут и уехал чуть ли не к затылку. Поясной ремень распущен. Одним словом, весь внешний вид Сашки свидетельствовал о том, что случилось нечто экстраординарное: или разухабистое застолье удалось на славу и перешло в ударную стадию всеобщей свары, или, наоборот, всё вышло хуже, чем ожидалось.

– Ну что, погуляли на славу, как я вижу? А, Сашок? – Фёдор изучающе, исподлобья посмотрел на своего боевого друга.

– Не то, не то говоришь, Фёдор, – сорванным, просевшим от выпитого алкоголя голосом просипел Панкратов. – У нас несчастье. Генка Филатов убит.

– Филатов? Генка? Убит? – Фёдор тяжело встал со своего места. Его правая рука, сжавшаяся в кулак, впечатала недописанное письмо в деревянную поверхность стола. – Сашка, ты что, перепил? Или не допил? Ты что несёшь?

– Ты знаешь, всё произошло внезапно, быстро, – взгляд Панкратов блуждал по комнате в поисках чего-то или кого-то. – У тебя водка есть? Или просто вода, наконец? Горло пересохло.

– Говори. Договаривай, раз уж начал, – Фёдор вплотную подошёл к растерянному лейтенанту и, схватив его за плечи, крепко встряхнул. – Рассказывай всё по порядку.

– Одним словом, сначала всё было нормально. Как обычно. Первый тост за встречу, чтобы все были живы и здоровы. Второй – за Победу. Затем рассказы, анекдоты, танцы. Потом что-то случилось. Раздались выстрелы. Когда я вернулся, то увидел, что одни девчонки-связистки испугано жмутся друг к другу, остальные прячутся под столом. Офицеры стоят по углам комнаты, двое держат в руках пистолеты, а Генка Филатов тоже со своим ТТ лежит на полу. Я к нему. Он не дышит. Пуля пробила грудину. Вот собственно и всё.

– Как это всё? – возмутился Фёдор. – Тебя что, в доме не было? Ты-то где пропадал?

– Да вышел я на улицу, – начал смущенно отнекиваться Сашка Панкратов. – С девушкой вышел. Понимаешь?

– Зачем?