Книга Покоритель орнамента - Максим Гуреев

Молчит.

Все! Рассказывать больше не о чем.

«Пуф!» – и жизнь остановилась.

Оборвалась.

Точнее сказать, потеряла всяческий смысл, превратилась в одно, бесконечной длины воспоминание, в горькое, смертельно обидное осознание того, что ничего нельзя вернуть, – иначе говоря, повернуть вспять. Понимание этого является очень важным, смыслообразующим, полностью подрывающим основы сиюминутного, суетного бытования глубинным.

На глубинных минах подорвалось немало транспортных конвоев, шедших по Норвежскому и Баренцеву морям в Мурманск.

Мое лицо отражается в покрытой черным лаком рогатой глубинной мине, что выставлена на гранитном постаменте перед входом в Евпаторийский краеведческий музей.

Еще здесь стоят тяжелые корабельные орудия, гигантских размеров якоря, а на специальных, для той надобности сооруженных лафетах разложены торпеды разного калибра, разных систем и ходовых характеристик.

Сказав «Пуф!», всадник смеется, подносит указательный палец к губам, уже сложенным фистулой, и дует на него. Так всегда делают герои американских вестернов, как бы остужая разгоряченный продолжительной стрельбой ствол своего револьвера.

Во что облачены всадники Апокалипсиса?

Всадники Апокалипсиса облачены в кольчуги, кожаные, доходящие до локтей краги с металлическими шипами, высокие войлочные сапоги и обшитые собольим мехом треухи.

Она выходит на московскую улицу, и в лицо ей ударяет свежий морозный воздух конца декабря. Впрочем, такая погода в наших краях с некоторых пор является редкостью. Все более преобладает осенняя сырость вперемешку с густым и вязким, как пищевая вата, туманом, что выползает из низин, подворотен ли, крадется, веет-веет.

Вынесенный на фасад дома лифт живописно уплывает в мерцающую в отблесках наледей темноту ночи.

И где-то там, в горних сферах, в небесах, лифт исчезает.

Он уверен, что его жена и годовалый ребенок сейчас уже находятся на небесах, потому что именно на небеса отправляются все праведники, принявшие мученическую смерть. А еще, что с этим надо просто смириться и верить в бессмертие души назло «последнему врагу».

Но что есть «последний враг»?

«Последним врагом» Ориген Александрийский называет смерть, а коль скоро ее не будет, то не будет и никакой печали, не будет ничего враждебного там, где нет врага.

Потом лифт, сколь бы мы его ни наделяли сверхъестественными способностями, конечно, спускается с небес на землю, на первый этаж, другое дело, что довольно часто западают кнопки второго и пятого этажей.

На улице в лицо ей ударяет ледяной ветер.

К ночи, как известно, мороз всегда усиливается.

Отблески фонарей выхватывают из темноты бесформенные куски льда с вмерзшим в них нехитрым дворницким инструментарием.

Поймать машину сейчас дело весьма и весьма непростое.

В детстве меня очень сильно укачивало в машине. Теперь-то я понимаю, сколько хлопот я доставлял своим родителям, да, впрочем, и не только им, этой особенностью своего организма. Порой мне даже казалось, что он, мой организм, живет какой-то своей отдельной жизнью, и вот именно в тот момент, когда происходило трагическое несовпадение внутреннего и внешнего его бытования, между ними приключалась война.

Он давно привык к войне.

Он сидит на ступеньках переделанного под бытовку автобуса «Икарус» и ждет ее, ведь эта тишина остается таковой лишь до поры, до первой автоматной очереди, до первого разрыва фугаса, заложенного на причудливом изгибе горной дороги, до первого минометного обстрела.

Вообще-то в бытовке, читай: в автобусе, к жизни все приспособлено весьма сносно.

Тут есть газовая плита на одном баллоне, рукомойник, сооруженный из пластиковой канистры, печка-перекалка и даже телевизор. Конечно, с электричеством тут бывают перебои, да и телевизионная антенна больше напоминает вырванный взрывом из земли кусок искореженной арматуры, но федеральные каналы ловить все-таки можно.

Вот, например, он недавно смотрел репортаж об одном безногом инвалиде из Мурманска, который собственноручно сделал из детского трехколесного велосипеда коляску и на ней доехал до Петрозаводска. На вопрос корреспондента, зачем он это сделал, инвалид ответил, что отправился в такой дальний и небезопасный путь, чтобы подарить библиотеке исторического факультета Петрозаводского госуниверситета свои дневники, которые он начал вести еще в 1979 году, когда попал служить в Афганистан в чине рядового мотострелкового взвода.

Потом было первое ранение, эвакуация в госпиталь в Душанбе, невыносимо яркий, буквально выжигающий глаза белый свет приемного покоя, белая палата, белые шторы, белые, со следами мушиных колоний, потолки, белый кафель, белые, развевающиеся на горячем ветру простыни, а еще белый с желтоватым отливом пластмассовый, напоминающий одиннадцатиэтажное панельное здание трехпрограммный громкоговоритель «Маяк-202».

Треск в эфире.

Далекие, едва различимые крики сослуживцев, запертых в ущелье под шквальным огнем из тяжелых станковых пулеметов.

Голоса.

Когда он просыпается у себя в автобусе по ночам, то часто слышит голоса. Ему кажется, что его зовут убитые праведники. Они просят о помощи, но чем он может помочь им?

И ему ничего не остается, как встать с кровати, подойти к рукомойнику и умыть лицо теплой, приторно пахнущей пластиком водой.

Она едет в машине. Мимо проносятся светящиеся буквы рекламы.

А ведь когда-то все было именно так: она заполняла специальный формуляр, куда вносила свою фамилию, имя и отчество, затем следовало название книги, автор и самое главное – шифр, состоявший из непонятной непосвященному комбинации цифр и букв.

Казалось, что внутренне она сопротивлялась предстоящему чтению букв-букв.

В машине тепло.

В комнате тепло.

В белой больничной палате тепло.

А в «Икарусе» даже жарко.

Особенно летом.

Горячий ветер гонит с городища песчаную метель, трубно гудит в платинового отлива ковыле, пригибая его к самой земле, поднимает с обложенных досками могил высохшие цветы и выцветшие ленты, платки.

Согласно местному обычаю, женщины привязывают к могильным оградам свои платки в знак того, что никогда не забудут покойного и будут хранить ему верность до последних своих дней.

Дни сменяют друг друга, пересыпаясь песком из одного тигля в другой.

Я воображаю себя покорителем орнамента. Всех этих листьев папоротника, посохов с навершиями в виде дикириев и трикириев, павлиньих хвостов, бунчуков, зрячих ладоней, верблюдов вниз головой и их погонщиков, оранжевых цветов, арабской вязи, плетенных из бересты наперсных крестов, рыб вверх плавниками и рыб с глазами, рипид, украшенных золотом, курдючных овец, символов святости, сияющих на солнце, как велосипедные спицы, да балканских украшений в виде восьмиконечных рождественских звездиц.