Книга Покоритель орнамента - Максим Гуреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За стеной – кающиеся. Ученики с замиранием сердца смотрят на мертвого учителя, которого бросают в воду: «Ездра, Ездра, а не…»
В притворе – оглашенные.
В алтаре – верные.
Он зрит тайно.
Роман
Егору посвящаю
Он громко сморкается в носовой платок.
Мое искаженное гримас ой лицо отражается в покрытой черным лаком рогатой глубинной мине, что выставлена на гранитном постаменте перед входом в Евпаторийский краеведческий музей.
Я смотрю на себя и не узнаю себя.
Он стоит перед могильной оградой, сооруженной из старых панцирных кроватей, и рассказывает о похороненных тут жене и грудном ребенке, убитых при обстреле города системой залпового огня «град». Голос его дрожит, но он рассказывает, выдавливает из себя страшные слова.
Слова-знаки, слова-символы, слова-объекты.
Я всматриваюсь в свое отражение, открываю рот, высовываю язык, касаюсь им нижней губы и не узнаю себя. Ну что же, мне остается лишь предположить, что я вижу маску какого-то неизвестного науке рогатого чудища.
Она собирает вещи, разбросанные по комнате, расставляет стулья вдоль стен, на одной из которых висит ковер.
Я помню себя в возрасте шести-семи лет ходящим по ковру босиком. Тогда я воображал себя покорителем орнамента, исполненного в восточном, предельно витиеватом стиле.
Он продолжает рассказывать о том, как все было, когда город был под огнем.
А было все так: ночью город начали обстреливать со стороны перевала. Люди выбегали из своих домов, и их тут же накрывало осколками. Повезло тем, у кого вход в подвал находился с необстреливаемой стороны. В подвалах спаслась большая часть жителей города.
А он не стал прятаться тогда, а так и остался сидеть на земле перед домом рядом с убитой женой.
Под утро обстрел закончился, и затишье, длившееся не более десяти – пятнадцати минут, показалось вечностью. Потом пошли танки.
Он услышал, как предрассветная мгла наполняется ревом включенных двигателей.
Он увидел всадников Апокалипсиса, которых никогда не видел раньше.
Она выключает свет.
Теперь узоров ковра и не разглядеть вовсе – лишь редкие отблески автомобильных фар с улицы выхватывают отдельные детали орнамента.
Вот они:
Листья папоротника и алоэ. Навершия посохов. Бунчуки. Павлиньи хвосты. Зрячие ладони. Верблюды вниз головой. Арабская вязь. Оранжевые цветы. Плетенные из бересты восьмиконечные кресты. Рыбы вверх плавниками. Горящие свечи. Кубки для вина.
Красное виноградное вино.
Он задрожал всем телом и стал кричать на танки что было мочи. Из его рта вылетала слюна, из глаз катились слезы. Ему даже казалось, что некоторые из всадников Апокалипсиса обращали на него внимание, но ничего, кроме безразличной усмешки, он, столь ничтожный, столь жалкий, перепачканный глиной и пороховой гарью, в драных обносках, у них не вызывал.
Всадники недоумевали: «Он что? Вызывает нас на поединок, на бой ли, жалкий смерд?»
Она включает телевизор и смотрит в него.
Там передают новости. Ее внимание почему-то привлекает сюжет о безногом инвалиде, который на сделанной из трехколесного велосипеда коляске доехал от Мурманска, где живет, до Медвежьегорска. На вопрос корреспондента, зачем он это сделал, инвалид ответил, что посвятил этот пробег своему деду – врачу-психиатру Серафиму Филипповичу Молодцову, который пропал без вести в медвежьегорских лагерях в 37-м году.
Кстати, я тоже довольно часто вспоминаю своего деда Бенедикта Самойловича Полонского. Особенно тому споспешествует черно-белая фотография, сделанная моим отцом в 1979 году и хранимая мной в электронном виде.
На этой фотографии я изображен держащим в руках журнал «Америка».
Дело в том, что дед был подписан на этот самый журнал, что по тем временам было делом в высшей степени экстраординарным. Так вот, именно тот самый номер «Америки», который я держу в руках на фотографии, и был мне подарен дедом во время моей болезни ветряной оспой.
Другое дело, как могло получиться, что, уже будучи восьмиклассником, я подцепил эту болезнь, которой, как правило, болеют в детсадовском возрасте.
Хотя признаюсь, в то время я постоянно грыз ногти, и, следовательно, инфекция имела дополнительные возможности проникнуть в мой организм и поразить его. Так оно, видимо, и произошло.
Боже мой, с каким отвращением я взирал на свои, мной же изуродованные, в смысле обкусанные, ногти, сокрушался, всем своим существом ощущал, что где-то тут, в этих, столь напоминающих сланцевые разломы сооружениях таится болезнь.
Зачем-то, совершенно непонятно зачем, поливал руки попеременно горячей и холодной водой, надеясь таким образом смыть микробов в дудящий канализационными выхлопами сток рукомойника на предмет их утопления там.
Да-да, тех самых микробов, которых на плакатах, висящих в детской поликлинике, почему-то всегда изображали с выпученными глазами, как будто бы они испытывали недостаток в йоде и страдали от базедовой болезни.
Таращились-таращились на спеленутого марлей врача, разглядывали свое отражение в его столь напоминающих экран телевизора очках в пластмассовой оправе или в круглом зеркале, прикрепленном на его же голове при помощи резинового ремешка.
Она выключает телевизор и открывает холодильник. Совершенно непонятно почему, но на глаза ей попадается именно склянка бриллиантовой зелени, раствора для наружного применения.
Он нарисовал у себя на груди зеленкой крест и попросил одного из всадников Апокалипсиса убить его, выстрелить именно в этот, похожий на пороховую татуировку, крест.
Он был полностью уверен, что крест защитит его от пули.
Один из всадников выставил вперед указательный палец так, как это делают дети, когда играют в войнушку, и сказал: «Пуф!»
Я рассматриваю подаренный мне дедом журнал «Америка», на обложке которого изображен астронавт, делающий первые шаги на Луне. Особенно меня поражает его скафандр, в нем, как в широкоугольной линзе, одновременно отражаются черное бездонное небо, лунный грунт, американский флаг, пристроченный к рукаву, и даже обернутые специальной фольгой ботинки астронавта. Если не видеть всей фотографии целиком, то можно предположить, что он завернут в эту специальную фольгу с ног до головы.
Вполне возможно…
Когда я болел ветряной оспой, то был весь, буквально с ног до головы, вымазан зеленкой.
Она закрывает холодильник.
Он отходит от могильной ограды, присаживается на выкрашенный зеленой краской деревянный ящик из-под реактивных снарядов залпового огня, закуривает.
