Книга Друзья Высоцкого: проверка на преданность - Юрий Сушко

Узнав о его бедах, молодой, но уже известный и опытный кинорежиссер Андрей Кончаловский утешил:

— Не ной, а переделай свой сценарий в пьесу, легче будет пристроить.

— Да ты что! Я в жизни пьес не писал!

— Если сюжет есть, все проще пареной репы. Что там писать? Возьми вон «Дядю Ваню», посчитай, сколько там слов и сделай так, чтобы у тебя не было больше.

Дома Володарский послушно взял томик Чехова и начал считать слова в классической пьесе. Вручную. С карандашиком. Оказалось, 12 685. За дело!

Принявшись за работу, молодой драматург на полях рукописи отчеркивал, сколько слов уже израсходовано и сколько в остатке. В общем, такая получилась старомодная пьеса в трех актах, не выходившая за рамки классического «Дяди Вани».

Коль дело сделано, чего мелочиться и предлагать пьесу в какие-то второстепенные театры? Если уж дебютировать на сцене, так во МХАТе! — решил Эдик.

Дама в приемной Олега Николаевича Ефремова высокомерно порекомендовала Володарскому оставить рукопись в литчасти. В эту минуту из своего кабинета в приемную вышел сам Ефремов. «Это молодой автор Володарский, принес пьесу», — закудахтала секретарша. «Дай-ка, я почитаю», — хмуро сказал Ефремов и протянул руку.

Через неделю все та же дама из приемной театра позвонила Эдуарду и уже совершенно иным тоном, с придыханием сообщила, что Олег Николаевич ждет его завтра в 12.00. «Молодой автор» робко поинтересовался, понравилась ли режиссеру пьеса. Дама почему-то шепотом произнесла: «Очень».

Отметить успех Володарский пригласил Высоцкого и еще пару друзей с Большого Каретного:

— Ну, наконец-то прорвался, тьфу-тьфу-тьфу!. МХАТ (!) берет мои «Долги»!

— Эдик, поздравляю, — Высоцкий приобнял его за плечи. — Ты бы дал почитать, а? Пока еще премьера будет… О чем пьеса-то?

— Да про одного стоящего мужика. История совершенно реальная. Я встретил его в Заполярье, знаешь, в такой засаленной старой французской тельняшке. Откуда она у него, не знаю. Молчун, всегда один — даже в компаниях, смотрит волком, спину не подставляет. Потом выяснилось, что прежде был он капитаном дальнего плавания в торговом флоте. Потом скандал с начальством — и его перевели в каботажку, по внутренним морям стал гонять суда из Мурманска по Северному пути. Понижение, понятно, серьезное.

Высоцкий кивнул, а Володарский продолжил:

— И вот во время одного рейса команда его сухогруза коллективно запила, да и он сам тоже. В общем, беда. На третий день его старпом будит: «Слушай, тут у нас такое… Якорь пропили!» — «Как пропили? Какой якорь?» — «Какой, какой… Левый носовой. Колхозникам на Новой Земле за шесть ящиков водки отдали».

У капитана, конечно, весь хмель из головы вон: как же без якоря? Построил команду: «Бандиты, вы что натворили?! Вам-то что! Дальше бухать будете, а меня посадят!». Все молчат, понурые, понимают вину. И что с того? Капитан плюнул, заперся в каюте, пьет дальше. Дня через два его снова будит старпом, радостный, зовет подняться наверх. На палубе — вся команда, а посреди, на юте, — якорь сияет на солнце.

В команде нашелся умелец, который мастерски работал топором. Матросы где-то на островах отыскали пару сухих громадных пней. Этот «краснодеревщик» выстругал две половинки якоря, точь-в-точь по размеру, склеил, покрасил, лаком покрыл — не отличишь от оригинала. «Якорь» присобачили, идут как ни в чем не бывало, заходят в Игарку…

— Красавцы! — от души захохотал Высоцкий и все остальные.

Но Володарский остановил веселье:

— Слушайте дальше. Там полагалось судно сдать другой команде. Смотрят: машинное отделение — порядок. И тут новый капитан спрашивает: «Лебедки нормально работают, а? Отдать правый носовой!». Представьте, а если бы левый? И поплыл бы этот «якорек» по волнам-по морям! А так — все нормально, подписали бумаги, и ушел сухогруз во Владик. Лихо, да? В общем, наш капитан, конечно, загудел по-черному. Но совесть заела: ведь того, кто сейчас рулит сухогрузом, посадят. А что? Сам акты подписывал! В общем, капитан мой взял и написал заяву, рассказал честь по чести, как все было. Когда бумага дошла до Владика, тот бедолага был почти уже в тюрьме…

— Что значит «почти»? — перебил Высоцкий.

— Ну, одной ногой. Суд — и на нары! Словом, наш герой спас парня, а сам он получил «пятерик». Отсидел — и оказался на забытом богом Ямале, работал мастером-буровиком во французском тельнике из своей «прошлой жизни». Вот такой человек. Поступил как мужик: по совести, а там будь, что будет. И все потерял по своей воле…

— Слушай, Эдик, у тебя, кажется, подобный сценарий был. Я что-то припоминаю! — задумчиво сказал Владимир.

— Был да сплыл. Кончаловский присоветовал сделать из него пьесу.

— Ну, за твой успех, Эдя, — предложил кто-то из гостей, — и удачу.

И — словно плотину прорвало. Неожиданно для себя Володарский стал популярным и, соответственно, процветающим драматургом. Пьесы шли по всему Союзу. Две во МХАТе, у Ефремова: «Долги наши» и «Уходя, оглянись». В Вахтанговском — «Самая счастливая», в Ермоловском — «Звезды для лейтенанта», в Пушкинском — «Яма». Куда только возможно, Володарский старался пристроить в свои спектакли песни Высоцкого. Иногда получалось.

Заработки у начинающего драматурга были весьма приличные. Благодаря агентству авторских прав гонорары капали и из провинциальных театров. В среднем набегало около четырех тысяч рублей (тех рублей!) в месяц. С чем сравнить? Зарплата союзного министра была восемьсот.

— Но мы с Володькой умудрялись все пропивать, — веселился драматург. — Я приезжал в ВААП, «охранку» — охрану авторских прав в Лаврушинском переулке. Мол, денег взаймы не дадите? Нам надо! Тетка с ужасом: мы же вам только что перевели 3800, в долг не даем. Поднимают реестр, там колонки городов, где идут спектакли… Ах, ну что же делать? Полторы тыщи хватит? Володька кивает: хватит. Я им: мол, хватит… Ужас, ужас…

Вообще-то, что касается Володи, он был очень волевой, — с уважением говорил Володарский. — Мог не пить по три, по четыре, по пять месяцев. Ни грамма. Если работал, то как отрезало. Ну, а потом срывался. Американцы говорят, в организме человеческом есть железа, которая производит определенное количество алкоголя. Когда человек начинает спиртное употреблять, он глушит эту железу, она атрофируется. А когда он завязывает, начинается алкогольное голодание. Он держится, сколько может. Совершенно искренне говорит, что бросает. Не то чтобы лукавит, он в это верит. Но потом, недели через три, приходит злоба на все и вся, и свет уже не мил. А пройдет пара месяцев, и только попадет ему на зуб — он тут же начинает жрать водку все больше и больше. Да, все мы пили очень сильно. Высоцкий трезвел, когда петь начинал, — сразу глаза яснели.

Много позже Эдуард Яковлевич признавал, что его самого от большой беды уберег брак с Фаридой Тягировой: «И алкоголь, и сигареты, и женщины. Все, что выдумало человечество, все во мне вместилось. Меня женили насильно. Я очень не хотел терять свою свободу. Но когда прошло много лет, я понял: моя жена — единственный человек, благодаря которому я не спился, не валялся под забором, меня не зарезали в драке…»