Книга Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины - Галина Артемьева

Когда сборы закончились, я с ужасом увидела наш багаж. Два больших чемодана и несколько картонных коробок, перевязанных бельевыми веревками. Страшнее этого быть ничего не могло. Я не представляла себе, как мы загрузимся в поезд, как сделаем пересадку. Ехать надо было до Череповца, там выходить и грузиться в другой поезд.

Я до сих пор отправляюсь в путешествия с минимумом багажа. Это прививка с детства. Как вспомню те коробки и чемоданы, так впадаю в панику.

Однако Танюся и не думала паниковать. Утром мы на такси по пустой летней Москве доехали до вокзала, там весь наш ужасный скарб подхватил носильщик и не только довез весь груз до вагона, но и разместил все под нашими лежанками. Поехали.

Я смотрела в окно и не могла глаз оторвать от лесов, озер, рек, полей своей родины. В каждом домике, мимо которого мы проезжали, мне хотелось бы жить… Там, именно там, виделось мне счастье и покой. И всюду — удивительная красота.

Да, хорошо так смотреть из окошка, ни к чему не приближаясь… В голове песни проносятся — одна за другой:

…На заре этой песней негромкою

Огласились поля и леса,

Опоясаны алой каемкою

Над родимой землей небеса.

И поет мое сердце влюбленное,

И колеса стучат на бегу…

Все гляжу, все гляжу я в окошко вагонное,

Наглядеться никак не могу…

В Череповце мы кое-как выгрузились: помогли добрые попутчики. Потом череповецкий носильщик перевез наш багаж на другую платформу…

И вот наконец мы на месте! Нас встретил папа — улыбающийся, спокойный.

— Таня! — рассмеялся он, увидев наши коробки и чемоданы. — Ну что же ты выдумала такое! Мы тут с голоду не умираем. Зачем все это?

— Я ребенка везу, — веско сообщила Танюся. — Мне за ребенка спокойной надо быть.

— Я не люблю гречку, геркулес, рис… Мне не надо, — вякнула я.

— Ребенок должен разнообразно питаться, — убежденно провозгласила тетечка.

Папа, смеясь, обнял меня. Я совсем успокоилась насчет вещей. Папа рядом — все в порядке!

И правда: все быстро перенесли в машину с брезентовым верхом, и мы поехали в папин дом. Дом ему выделили как молодому специалисту, совсем новый дом из очень толстых бревен, не успевших даже заветриться и стать серыми. Дом казался золотым на солнце. В комнатах пахло свежим деревом — самый мой любимый запах. Дома на русском севере строились с учетом долгой и очень холодной зимы. Все делалось основательно. Мы через калитку вошли во двор. У дома росли цветочки, а справа находился невысокий, но частый заборчик, огораживающий огород. Чуть подальше на цепи бегала большая овчарка Найда.

Поднявшись на высокое крыльцо, мы оказались в просторных сенях. Там вполне можно было бы поставить очень большой стол и сидеть вечерами: книжки читать, чай пить, разговаривать… Но стола не было. Только три двери. Одна — в туалет, одна в большую комнату, то ли мастерскую, то ли кладовку… Самая большая дверь вела в дом.

Потом я разобралась, что главной и важнейшей частью дома была огромная русская печь. Топилась она дровами, на ней готовили еду, грели воду, печь обогревала весь дом: все комнаты так или иначе соприкасались с печью. И еще: я впервые увидела, что на печи действительно можно спать! А то до этого читала про Илью Муромца, как он на печи лежал уйму лет, но представить себе этого не могла: не видела настоящих северных печей. Да, лежать на печи было можно, причем вдвоем и даже втроем! Такая она была огромная.

У порога нас встретил огромный черный зеленоглазый кот по имени Шпигель. Я таких больших кошек прежде не видела.

В гостиной нас ждал уже полностью накрытый стол. Мы быстро умылись с дороги на кухне. Там висел большой рукомойник, а на табуретке под ним стоял таз. Вполне удобно. Воды в доме не было. Зато рядом, во дворе находился большой колодец с такой вкусной и холодной водой, что зубы ломило.

Вдоль всех стен гостиной на самодельных полках стояли книги, книги, книги… Я почувствовала восторг: к папе приехала! А мы с папой любим книги! Вот они, мои закадычные друзья! Только успевай знакомиться!

Я уже знала, что после развода родителей у папы появилась «другая тетя». Она приехала с дочкой Таней из Ленинграда (там они с папой и познакомились). У нас дома о ней говорили «мадам ЛилЯ» — ударение на Я. Вообще-то звали ее Евгения, Женя, а Лиля — это такая фамилия. Вполне хорошая, добрая, симпатичная внешне женщина. А дочка ее, на год меня старше, стала мне очень хорошей подружкой.

С первого вздоха в замечательном папином доме стало мне ясно: меня ждет замечательное лето.

Несколько удивлений с самого начала: мы сидели за столом, наступил поздний вечер, а за окнами было совсем светло. Белые ночи! Это чудо до сих пор заставляет меня чувствовать себя совершенно счастливой. А в первый раз!

И еще! Тоже — чудо! В городе не было электричества! Можно ли себе сейчас представить такое? Вообще не было никакого электричества: ни столбов, ни проводов… Как сто лет назад. Вечерами зажигали керосиновые лампы. Но летом это и не требовалось вовсе. Для хранения продуктов существовал глубокий погреб, там и летом было холодно и не таял лед.

Танцевали под патефон! И чувствовали себя вполне счастливыми и жизнерадостными.

Танюся побыла несколько дней и уехала. А я осталась с папой. Началось мое полное счастье. Счастье — это покой и свобода. Одновременно. Никаких запретов.

— Можно я буду читать на сеновале?

— Можно!

— А можно мы пойдем в город? («В город» — это туда, где несколько каменных домов, магазин и столовая.)

— Можно.

— А можно на речку?

— Конечно! Только смотри! Утонешь — домой не возвращайся!

В общем, впервые в жизни — «ожил я, волю почуя».

За долгий светлый день мы с Таней успевали всюду. И в лес, и на речку Колбь, светлую, чистую-чистую, с затонами, полными кувшинок, и огород прополоть, и яички собрать, которые куры только снесли, теплые, в пуху…

Тетя Женя работала медсестрой. Дома оставались только мы. Все шло, как мне нравилось: никакого распорядка. Обедать мы бегали в столовую «в городе». Я неизменно брала оладьи с вареньем из новой для меня ягоды — морошки.

Что за ягода такая?

Почему я о ней ничего не знаю?

— Ягода северная, — сказал папа, — а не знаешь по бескультурью своему.

И оказалось — правда. Полное бескультурье. Пушкин, когда после дуэли умирал у себя дома в Петербурге, попросил моченой морошки.

— А еще? — спросила я. — Расскажи мне еще…

Папа рассказывал, рассказывал… Он не уставал со мной говорить… Как и тети, как и Женечка моя.

Основные разговоры начинались, когда он возвращался с работы и мы все вместе шли на Колбь купаться. Папа знал наизусть огромное количество стихов. И, говоря о стихах, объясняя мне их, папа словно поселял свои любимые стихи в мою голову и сердце.