Книга Десерт для серийного убийцы - Сергей Самаров

Я насмешливо пожал плечами и даже пожалел, что Лоскутков моей мимики не видит. Она бы ясно показала ему все мои сомнения.

– А знаешь, куда пошел бы на его месте я?

– К тебе домой.

– Не-а… Ему собственная челюсть еще дорога. Я бы на его месте отправился ночевать на квартиру Чанышевых. Туда, где вы его уже искать не будете.

– Ну, ты даешь… – майор сказал так, что у меня создалось ясное впечатление – от возмущения он даже про боль забыл. Возможно даже, что беззвучно рассмеялся.

Мой взгляд в это время упал на трубку сотового телефона, красующуюся на столе. Я представил себя разговаривающим именно через эту трубку, после этого представил себя очень умным и сидящим за компьютером, как и полагается всем умным частным сыщикам. И, следовательно, сразу вспомнил о благом намерении засесть за учебники, чтобы не выглядеть болваном перед компьютерщиками настоящими. Лоскутков моему намерению явно мешал.

– Ты звонишь мне, чтобы рассказать о том, как мечтаешь поймать Пашу Гальцева? – спросил я, дабы придать разговору более конкретное направление.

– Нет. Я как раз хотел тебе рассказать, что Хозяинов имеет на Пашу зуб. Кроме того, Хозяинов занимается предвыборной кампанией своего генерального директора и, кстати, старого товарища. Следовательно, если твоя версия верна и Чанышев в самом деле как-то был связан с выборами, то работал он на Хозяинова. А версия твоя верна. В этом я имел удовольствие убедиться. Хотя вся она и не вяжется с розыском Лешего, я вынужден заниматься ею достаточно плотно.

– Я-то знал, что моя версия верна. Но каким образом ты в этом убедился?

– Допросили задержанных. Они работают в предвыборном штабе другого кандидата в депутаты – конкурента Хозяинова. И Чанышев вытащил через сеть какие-то данные с их компьютера. Естественно предположить, что сделал он это по заданию самого Хозяинова. Кроме того, тот «Мерседес-280», которым ты сильно интересовался, принадлежит тоже человеку из окружения Хозяинова. Избави меня боже рекомендовать тебе заняться плотнее этим не слишком хорошим человеком, но путь здесь прослеживается. Хотя это и не мой путь в нашем с тобой деле.

– Очень мудрено объясняешь. Должно быть, это последствия травмы.

– Возможно. Но меня интересует Чанышев как связующее звено с Лешим. Это я и пытаюсь раскопать. А ты копай остальное.

– Короче, ты списываешь на меня честь поимки убийцы. Что ж, я согласен…

– И запросишь дополнительную плату?

Сломанная челюсть не мешает менту ехидничать. Он помнит, как несколько месяцев назад при аналогичных обстоятельствах в другом деле я заставил управление ФСБ оплатить мне работу. Лоскутков тогда, похоже, сильно завидовал, если до сих пор помнит о таком пустяке.

– Нет, мне эту работу уже оплатили.

– Твой Осоченко в состоянии много заплатить?

– Осоченко оплатил параллельную работу. А поиск убийцы оплачен другими людьми.

– Кто еще? – не выдержал Лоскутков и сорвался на свой обычный злобный тон. Что с него возьмешь… Мент, он и в Африке – мент.

– Хозяинов.

Признаться, я испугался, что страсть к эффектам довела меня до весьма нехорошего поступка. Лоскутков молчал так долго, что я начал опасаться – не проглотил ли он травмированную часть своего тела? Или хотя бы язык?

– Я сейчас приеду. Расскажешь…

– Нечего рассказывать. Просто побывал здесь некто по имени Вениамин Вениаминович, разлюбезный человек, и нанял меня.

– И ты согласился?

– Согласился.

– Работать на мафию?

– Искать убийцу.

Перед тем, как в трубке раздались короткие гудки, мне послышался настоящий дикий зубовный скрежет. Но, должно быть, это были помехи на линии, потому что Лоскутков после встречи с Пашей Гальцевым на такое уже не способен.

И, тем не менее, я слегка обиделся. Не люблю, когда люди так невежливо прерывают со мной беседу. Что ж, я сумею отомстить. Я специально куплю комковой грубый сахар и приглашу Лоскуткова пить чай вприкуску. Пусть погрызет. Если зубами скрежетать может, то и с сахаром, наверное, справится.

2

После случая в городском бору Леший ненадолго успокоился. То есть не совсем успокоился – он нервничал и всего боялся несколько недель. Боялся на улицах, что его узнают. Боялся – вдруг вспомнят, что видели его раньше, и где видели, и потому легко найдут. Понимал при этом, что страхи большей частью надуманные – и, тем не менее, от понимания легче не становилось.

Успокоился он в другом. Его уже не манили так настойчиво и властно горячие целующиеся губы. Он уже не вспоминал о девушке, избитой в подъезде, с желанием повторения пережитого. И та толстушка с коляской стала теперь казаться отвратительной. Ее рыбьи мутные глаза казались кошмаром, и Леший не понимал, как мог он польститься на такую. Он – некрасив, а она – просто уродлива в своем испуганном крике. И только от отчаяния и безысходности мог он на такую позариться.

Время шло в страхе, он жил, как в густом болотном тумане по осени, не зная, куда идет дальше, но никто не узнавал его, никто не спешил обвинить во всех смертных грехах. И Леший начинал понемногу успокаиваться в этих назойливых и неуправляемых страхах. Но одновременно с этим снова стало призывно-маняще нарастать воспоминание о горячих губах. Это происходило так, словно один кошмар сменялся другим. И вообще они словно были двумя сторонами одной медали. Если ему не хотелось повторения пережитого, значит, он боялся; если он не боялся, то ему хотелось повторения.

Этот период совпал с весенней сессией. И потому каждый экзамен давался Лешему с превеликим трудом. Сессия прошла; примерно одновременно, но вне зависимости от нее, ушли и страхи. А зов горячих губ стал настойчивее. Стал почти нестерпимым.

По окончании сессии, перед каникулами, в общежитии устраивался большой вечер. В актовом зале были танцы, потом все разбрелись по этажам, по комнатам. Здесь уже держались не учебными группами, как в аудиториях, а компаниями – кто с кем рядом жил, кто с кем дружил, а кто и случайно пристроился. Составлялись столы, выставлялось много выпивки и мало закуски. Леший был там и вместе с другими оказался в одной из комнат – то ли кто-то позвал его, то ли он сам разговаривал и, не заметив того, пошел, но, как всегда, чувствовал себя среди людей одиноким. Он почти ничего не пил, потому что не любил пьяных и сам ни разу в жизни допьяна не напивался.

Рядом с ним, на продавленной и скрипучей кровати сидела девушка с параллельного потока. Случайно рядом оказалась. Шумная, шебутная, заводная. Она пила за двоих, не выпускала изо рта сигарету, говорила со всеми сразу, в том числе и с Лешим. И все время толкала его сильным локтем в ребра. Больно толкала, но он терпел. Даже это казалось общением, и он ему радовался.

Музыка мешала расслышать слова. Громкая музыка, ритмическая. Дома мать любила слушать исключительно классику, и к классике Леший больше привык. Она успокаивала, и даже в самые тяжелые минуты жизни отвлекала от болезненных мыслей. А эта музыка бесила, будоражила. Вызывала в нем прилив тех желаний, что мучили его постоянно.