Книга Тощие ножки и не только - Том Роббинс

Остается надеяться, что в не таком уж отдаленном будущем, при некоем резком танцевальном па, третье покрывало – то самое, что позволяет политическим выгодам (обычно сиюминутным, часто неумным и, как правило, порочным) маскироваться под вечные и вневременные выражения свободы, добродетели и здравого смысла, – наконец падет. И начиная с того момента, молодые люди будут проявлять большую разборчивость в том, какую «свободу» они готовы защищать, таким образом оберегая свои души; а если они легки еще и на ноги – то и тела.

А пока отдельные личности что есть сил вынуждены дергать за край покрывала. Нет, не только дергать, но и тянуть и тыкать в него, но в конечном итоге, когда им удастся проникнуть на ту сторону, стать хозяевами собственной судьбы. А стать хозяином своей судьбы – это вам не вздремнуть на пляже. Спросите Жестянку Бобов. Обуреваемые желанием полакомиться вытекающим соусом, обуреваемые желанием полакомиться сахаром и кукурузным сиропом в этом соусе (примерно так же, как развитые страны были обуреваемы желанием полакомиться ближневосточной нефтью) муравьи были неумолимы в своем стремлении овладеть Жестянкой. И уже порядком измотали его(ее) силы.

Но точно так же, как один-единственный человек способен перехитрить целое стадо, побитый(ая) и помятый(ая) Жестянка Бобов каким-то только ему(ей) ведомым образом исхитрился(ась) собрать последние силы и совершила) совершенно немыслимый и совершенно неизящный прыжок как раз в середину лужи, возникшей в результате того, что кладбищенский смотритель по окончании похорон переусердствовал с поливкой цветов. Нижняя половина ее этикетки намокла и начала отставать, но, черт возьми, было и в чем обрести утешение. Опешив, преследователи выстроились на берегу, проклиная Создателя, который, сотворив муравьев самыми совершенными существами на всем свете, почему-то забыл или не счел нужным научить их плавать.

Четвертое покрывало

* * *

Это комната с обоями Матери Волков; комната, в которой черная богородица упала в дымовую трубу и прожгла дырку в линолеуме. Несть числа копытам антилопы, что проскакали по этому полу. Неудивительно, что линолеум такой изношенный.

Это комната, из которой была похищена черная богородица, которая позднее оказалась в клетке в великой мечети Мекки. Несмотря на то что прошло столько лет, ее все еще продолжают допрашивать относительно истинного местоположения севера.

Ну почему Полярная звезда не стоит на одном месте? – хотят они знать. Это и… еще одну вещь.

Это комната, в которой саламандру раздавили между страниц словаря рифм, тем самым навсегда изменив поэзию. Здесь Саломея бродила, подняв высоко над головой огромную красную рыбу. Папаша отлупил ее балетной туфелькой и отправил спать без молока и меда. Танец тоже стал иным в этой комнате.

Это комната, таким образом, предназначена для постельных утех. Ванна до краев полна орхидей. Шкаф – полон дыма.

А на обоях Матери Волков поблескивают капельки росы.

* * *

Возможно, Эллен Черри и не выглядела на миллион долларов, зато она уж точно выглядела на налог с миллиона долларов – вряд ли кто нашел бы в себе смелость это отрицать. Рауль, швейцар, был сражен наповал.

Вот уже несколько месяцев Рауль наблюдал за тем, как она носится на Верхнему Вестсайду в кроссовках, заляпанных красками футболках, в джинсовых юбках, даже не накрасив губы, которые, кстати, были такие отвисшие, что при желании она могла бы даже не сгибаясь собирать ими с тротуара мелкие монеты. Но вот сегодня, дождливым осенним днем, она появилась в новеньком ярко-красном виниловом дождевике, накинутом на красное облегающее шерстяное платье, приподнятая над грешной землей туфлями на высоком каблуке – Рауль называл такие «иди за мной и трахни меня», – а благодаря жизнерадостным пигментам в ее помаде и тенях для век обычная насупленность сменилась едва ли не счастливым выражением. Дома, в Колониал-Пайнз такая яркая косметика в сочетании с непослушными локонами наверняка привела бы в действие не один детектор по обнаружению Иезавели. А вот Рауль был не против перемен в ее внешности, хотя что-то на подсознательном уровне заставило его машинально потрогать большим пальцем распятие на шее. Заметив этот жест, Эллен Черри улыбнулась, главным образом потому, что под большим пальцем просматривалось крепкое латиноамериканское тело.

– Потрясающе сегодня выглядите, мэм, – сказал Рауль. – Поймать вам такси?

– Нет-нет, спасибо. Босс сказал, что пришлет за мной машину.

– Вот как? Я и не знал, что вы работаете. А кстати, где, если не секрет?

Пока Рауль открывал для нее дверь, Эллен Черри заметила, как мимо, шурша колесами по мокрой мостовой, проехал сизый микроавтобус «вольво». Ей моментально вспомнился другой «вольво» того же цвета, только седан, мимо которого их индейка проплыла полтора года назад. Помнится, водитель почему-то ужасно подействовал Бумеру на нервы, и чтобы как-то отвлечь супруга и не дать ему разразиться длинной гневной тирадой, она тогда сказала:

– Говорят, что «вольво» самый безопасный автомобиль. Это верно, дорогой?

– Откуда мне знать, черт возьми! – вспылил тогда Бумер. – Наверно, у них там сиденья покрыты чем-то таким, что впитывает из тела токсины.

Эллен Черри погрузилась в воспоминания, и на ее лице тотчас проступила печаль, которую были бессильны разогнать любые тени с помадой.

Рауль пристально наблюдал за ней. Плаш на нем был настолько грязен, что в его складках уже давно можно было выращивать на продажу овощи, зато на голове сидела дорогущая и, что называется, новенькая, с иголочки, форменная шапочка-таблетка. Рауль щеголял в ней каждый день.

– Миз Чарльз, и где это вы работаете, раз так прихорашиваетесь?

– А? – Эллен Черри моментально вернулась в настоящее время – время, когда следовало забыть о печали и искусстве, время новых начинаний, новых возможностей на ниве общественного питания.

– В Иерусалиме, – сказала она.

Перед входом в «Ансонию» остановился лимузин, гладкий и мощный, как капсула с витаминами. Водитель и Рауль попеременно помогли Эллен Черри занять место на заднем сиденье. Какое огромное количество желающих помочь такой миниатюрной девушке!

– В Иерусалиме, черт ее подери, в Иерусалиме, – бормотал Рауль, когда лимузин отъехал от тротуара. Он никак не мог взять в толк, дурит ему голову эта blanquita, эта маленькая белая Иезавель, или нет. В представлении Рауля, имя «Иерусалим» будило в сознании картины чего-то туманного и священного, города на этой земле, но не от мира сего, места, на которое обращены очи ангелов, но где, черт возьми, творились жуткие вещи. Даже Папа, и тот не ездил в Иерусалим. Поскольку город этот был самым священным и самым страшным местом на земле. Стоило Раулю закрыть свои огромные черные глазищи, как он тотчас представлял себе Иерусалим. Он видел камни, и долгополые одежды, и золотые купола, и осликов. Но он не видел никаких ангелов, хотя и знал, что те наверняка крутятся где-то поблизости. Ведь Иерусалим – это такое место, куда ведет все на свете. Потому что он связан с небесами точно так же, как испанский Гарлем с Пуэрто-Рико.