Книга Пепел и песок - Алексей Беляков

— Сударыня, сие предложение мы делаем не вам, а великому человеку, рядом с которым вы имеете счастье находиться.

— Я же сказала — пошли вон! — Катуар крутит Лягарпа над головой. Тот тяжелеет на глазах.

Пездель смотрит на меня, протягивает руку в поисках духовного подаяния:

— Марк! Я обращаюсь к вам. Из-за лягушонка вы готовы пренебречь великой целью?

Я любуюсь моей Катуар в оранжевых штанах. Оранжевый — цвет моего спасенья. Тесто сухими кусками отваливается с меня, хрустит под ногами. Пездель чуть сгибает колени, избегая смертельных лапок Лягарпа:

— Марк! Не будьте глупцом! За нами!

— Гражданин! — я смеюсь. — Как вас там на самом деле? Хорошо, пусть Пездель. Так вот, гражданин Пездель, пройдите на выход с овощами. И я вам не Марк. Не Марк!

74

Клуб «Ефимыч», за 14 лет до откровения Марка.

Требьенов срывает очки, запотевшие от моего рассказа. Он озирает клуб «Ефимыч» матовым взглядом, голос его наполняется влагой:

— И сколько там комнат?

— Кажется, пять. Мы сидели на кухне, так что я пока не пересчитал.

— Слушайте, это же такое везенье. Вам в руки падает почти что принцесса. Женитесь на этой Хташе немедленно! Завтра! Пока папа не одумался.

— Да?

— Да! Вас, пацана из Таганрога, с этим ужасным говором, полюбила дочка профессора с пятикомнатной квартирой в лучшем доме Москвы.

— Там один туалет, как наша с Бухом комната…

— Не издевайтесь! Если не хотите, дайте адрес, я сам женюсь. — Требьенов смотрит на свое отражение в тусклом лезвии ножа. — Хоть женщин ненавижу. Но мне для здоровья нужна большая жилплощадь и вахтер внизу.

Каков подлец, не так ли, мой верный Бенки? Пират Азовского моря. Только и я, убогий жених, не лучше. Хорошо ловится рыбка-песочник на крючки из сталинской бронзы.

— А чем занимается папа-профессор? — Требьенов играючи направляет нож мне в живот.

— Бенкендорфом.

— О! — Требьенов роняет нож на пол, наклоняется, показав многострадальную лысину. — Нож упал. Кто-то придет. Может, сам Бенкендорф? Очень жду! У меня, кстати, есть на примете одна квартира в доме не хуже вашего. Остается ею завладеть аккуратно. Это очень сложная драматургия.

— Какая квартира?

— Неважно. Расскажите — как идет ваша работа с Мир Мирычем? — Требьенов вытирает нож салфеткой.

— Я ему отдал сценарий. Читает.

— Если все получится, с вас банкет в «Ефимыче», — бросает салфетку на стол.

— Зачем?

— Так принято у нас, творческих интеллигентов.

Берет нож и отрезает мягкий кусок свиной отбивной, вносит бережно в рот и шевелит челюстями, кушает. Бесит, бесит.

— Хорошая здесь еда, — говорит Требьенов сквозь отбивную. — Но надо, наверное, на вегетарианскую переходить. Это сейчас модно в Москве. Некоторые даже начали в Тибет ездить.

— А очки у тебя — тоже потому что модно?

— Конечно. Они без диоптрий. Но смотрите — какая оправа! А что вы сидите? Закажите себе кофе.

— Тут дорого.

— Ничего, скоро вас будет домработница Лилия кормить.

— Роза.

— А я все сам, все сам. Нет у меня ни Лилии, ни Розы. Устроился на телевидение. Помощником режиссера. — отрезает еще кусок томительной свинины. — Вот где жизнь! Люди без стыда и совести. Одни подонки. Самовлюбленные, жадные, наглые. В общем, мне с ними просто. Еще надо научиться палочками есть.

— Зачем?

— Вы не слышали? В Москве уже открывают японские рестораны. Как вы тут живете? Ничего не знаете. Оставались бы в своем Таганроге. Что вам Москва? И зачем… Ой!

Требьенов отодвигает тарелку с умирающей отбивной, смотрит поверх моей головы и шепчет:

— Пришел…

— Кто?

Требьенов меня уже не слышит, он встает и улыбается сквозь дым.

— Добрый вечер! Спасибо огромное, что нашли для меня время.

У столика тяжело дышит Йорген, раскланивается по сторонам, будто выступил с удачной арией. Требьенов холит его взглядом, отодвигает стул:

— Садитесь, пожалуйста.

Я впервые вижу Йоргена, моего будущего мучителя и благодетеля. Рассматриваю пухлый нос, дар папы, и тонкие пальцы, мамин вклад в лихо закрученный ДНК.

Йорген кивает и утомленно бросает на стол ключи от машины. Они подпрыгивают и ловко взлетают на отбивную.

— Ничего страшного! — Требьенов поднимает ключи в соусе, вытирает салфеткой и кладет на стол, как бабочку из старинной коллекции. — Познакомьтесь — это мой друг…

Йорген произносит «очпртно», рассматривая ключи.

Он не догадывается еще, что этот низкорослый человечек, недостойный пока его взгляда, станет самым главным сокровищем, которое он случайно добудет с московского дна. Глядя отсюда, из будущего, я легко улыбаюсь такому знакомству. А пока пусть Йорген будет чуть раздражен: оттого, что не может третий месяц нырнуть в Красном море, и оттого, что нет в стране сценаристов, способных на подвиг.

— Вазген мне сказал, у тебя есть какой-то интересный проект, — Йорген садится, берет зубочистку и направляет шпагой в грудку Требьенова.

— Нет, у меня идея…

— Сейчас любую идею называют проектом, — Йорген смеется и машет зубочисткой — вжик-вжик-вжик. — Под слово «проект» можно больше бабла срубить.

— Да, тогда у меня проект. Эй, меню!

— Не надо меню, я теперь на диете.

— Какой — расскажите! Нам страшно интересно.

И Требьенов вращает зрачками, излучая команду мне: «Уйди, ты нам мешаешь!»

75

Ночь. Я глажу Катуар по волосам. Они тонкие, шелковые, из таких плетутся сети для маленьких земноводных сценаристов. За окном щебечет грустная птичка, или это затейник-мобильный? Кто поймет звуки этого города, кто разгадает шифры, коды, пароли?

— Катуар, птица моя, спасибо тебе.

— Пустяки, любимый. Я же видела, что ты в оцепенении от этого Пезделя.

— Да, бывает. В детстве меня всегда бабушка спасала, а тут столько лет некому было. Пока ты в дверь не постучала. А что это за уморительные галстуки на них были?

— Из конопли. То, что называют в народе пенькой.

— Экологично… Голова вдруг заболела.

— Опять?

— Да. Неприятные ощущения.

— Давай поедем отдохнем?

— Конечно! В Италию. Мою душеньку.

— На море?

— На море. В городок под Неаполем, где ни одной русской скотины.