Книга Ароматы кофе - Энтони Капелла

Всего хорошего,

Уоллис.

Отель-пансион «Коллос»

Александрия,

27 июня 1897 г.

Милый Лягушонок!

Привет! Со стихотворчеством вполне знаком,

Пишу письмо «александрийским» я стихом.

В дальнейшем я этого делать вовсе не собираюсь — александрийский стих довольно труден и тяжел для письма. А сегодня выдумывать рифмы у меня нет сил: стоит жуткая жара.

Жил-был старичок из Перу,

Не слишком способный к перу.

Расскажу-ка я тебе лучше про Александрию. Мы пристали ранним утром в пятницу, как раз когда муэдзин призывал верующих к молитве. Все пассажиры, едва стало светать, вышли на палубу взглянуть на город. Сразу перед нами чернильно-синее море и робко разгорающийся свет над горизонтом. Светлеет небо… оранжево розовеет мгла африканского рассвета… величественные башни и минареты; дворцы с окнами луковичной формы… Как вдруг все небо озаряется буйным светом, это солнце громадным парусом полыхнуло над нашими головами, и огромный белый город Востока медленно поплыл перед носом нашего корабля. Когда мы вплывали в гавань, чернокожие мальчишки гурьбой прыгали в воду за шестипенсовиками, которые мы бросали за борт. Наш трап моментально окружили десятки вислогубых, клокочущих и плюющихся верблюдов, которых хлестали по головам орущие арабские джентльмены в длинных белых одеждах. Большинство женщин здесь носят чадру, но на этом и заканчиваются их представления о скромности. Здесь выставлять женщинам напоказ грудь не более предосудительно, чем у нас ходить с непокрытой головой.

Сегодня видел человека, проткнувшего себе торс железными пиками; кончик каждой он увенчал апельсином, но для того ли, чтоб никто другой случайно не поранился, или для личного удобства, чтоб потом было чем перекусить, осталось для меня загадкой.

С сердечным приветом,

Твой будущий зять,

Роберт.

Отель-пансион «Коллос»

Александрия,

28 июня, 1897 г.

Дорогой мистер Пинкер,

пишу Вам этот предварительный отчет из Александрии, где мы ожидаем очередного этапа нашего передвижения. Я занимаюсь тем, что дегустирую различные сорта кофе и одновременно испытываю эффективность Определителя. Местные бобы преимущественно сорта «арабика», хотя на хороших базарах имеется небольшое количество африканского «лонгберри». Последнего я накупил столько, сколько сумел отыскать, так как этот кофе превосходного качества. По большей части кофе, продающийся здесь, хорош, хотя каждый местный купец, похоже, придерживает некоторое количество кофе более низкого качества с единственной целью облапошить приезжих европейцев. Интерес к «наилучшему из имеющихся сортов» сопровождается пространной пантомимой, при этом магазин или лавку, многократно оглядываясь по сторонам, запирают, как бы из боязни, что о происходящем узнает конкурент. После чего отмыкают кладовую, из дальнего угла вытягивают мешок и с большой помпой его раскрывают. Пригоршня бобов подается мне на серебряном подносе, чтоб оценил, — но только после того, как продавец сам, прикрыв в полном восторге глаза, обнюхает их и на корявом французском провозгласит, что эта драгоценная горсть дороже ему собственных детей. Затем он предоставляет мне возможность испробовать кофе, который готовит, как правило, его подручный. Никаких распоряжений не получая, этот слуга знает в точности, что надо делать: пусть зерна своим видом напоминают тухлый крысиный помет и воняют так, будто только что подняты с грязного пола, — но кофе, подаваемый мне в чашке через несколько минут, имеет вкус самого лучшего йеменского кофе, каковым он и в самом деле является. Все это время торговец не переставая беседует со мной, расспрашивает о моем путешествии, о семье, откуда я прибыл и тому подобное, обихаживая меня, словно старого приятеля после долгой разлуки. Но, заслышав обвинение в том, что зерна и кофе имеют различное происхождение, напускает на себя крайне обиженный вид, меня же и обвиняя в том, что я его глубоко оскорбил. Один купец разыграл спектакль, будто сам «обнаружил», что слуга подменил мешки, и за это щедро огрел последнего по голове дубинкой! Непостижимая загадка, зачем они так упорно разыгрывают подобное представление, ведь есть же у них вполне достаточное количество отличнейшего кофе «мокка». Эта попытка обдурить Белого Человека сделалась у местных чуть ли не ритуалом.

Определитель уже подтвердил свою полезность. Здесь вас окружает такой сонм незнакомых ароматов, вкусов и прочих ощущений, что ничего не стоит позабыть, скажем, простейший вкус свежего яблока. Вчера я обнаружил на базаре крупную партию «мокка», который и испробовал у себя в гостинице. Отдает черникой, кедром и дымом торфяников. Я заказал три английских центнера. Еще я занят поисками того самого удивительного кофе, который мы с вами испробовали в Лаймхаусе, хотя пока нюхом не улавливаю направление поиска.

С сердечным приветом,

Ваш будущий зять,

Роберт Уоллис.

Борт судна «Руталэн»

30 июня, 1897 г.

Милая моя, любимая Эмили!

Ваше письмо застало меня как раз накануне нашего отбытия из Александрии. Уверяю Вас, Ваши призывы излишни: с Гектором я исключительно обходителен. Не далее как вчера вечером за ужином я развлекал его, декламируя детские стишки с шотландским выговором. А за день до отплытия из Александрии я составил ему компанию в охотничьей вылазке в местную глушь — мы стреляли бакланов и куликов-сорок, подкрепляясь финиками, купленными у бедуинов. Едва мы отправились назад на своих верблюдах, мимо нас на осле протрусил араб, ноги которого едва не тащились по земле. Он приветствовал нас на своем языке. С прискорбием замечу, что Гектор был так уязвлен тем, что его обогнали, что попытался пустить своего верблюда вскачь, свалился, и нашим носильщикам пришлось его поднимать и водружать обратно. Прошу Вас отметить, насколько примерно я себя повел — ни разу не рассмеялся, при всем том, что наши спутники, которым я за ужином в отеле поведал эту историю, сочли ее весьма забавной.

Ах, да, винюсь перед Вами за свое письмо Лягушонку. Обещаю впредь не поминать обнаженную женскую грудь. Соглашусь, что это вышло не слишком деликатно, но если б вы видели, с какой непосредственностью обнажается местный люд, то поняли бы, что я просто не придал своим словам особого значения.

Ну, а теперь мы вновь на борту судна, которое движется по Суэцкому каналу. Один из наших новых спутников — журналист по имени Кингстон. Он отлично изобразил нас в своих заметках, как «носителей просвещения и цивилизации, пламенем свечей своих стремящихся осветить африканскую тьму». Далее он пишет: «пусть иные свечи мерцают слабо, а иные затухнут, но другие подхватят этот свет и станут величайшими путеводными звездами, освещая тьму, в которой погрязло ныне здешнее варварское население». Полагаю, он отправил эти строки в «Телеграф».

Кстати о тьме. Я наблюдаю здесь изумительные рассветы. Каждое утро небо расцвечивается красками цветущей английской живой изгороди: нежно-розовым цветом примул и желтым нарциссов. С первым лучом солнца все цвета мгновенно выгорают; все вокруг становится белым, и вскоре единственными красками остается яркий изумруд воды и серебристая синева неба. Свет так ослепителен, что режет глаза. Гектор стал носить козырек для защиты глаз, что делает его похожим на нахохлившегося попугая.