Книга Роскошь - Виктор Ерофеев

Он протолкался к списку; буква «С» запрыгала перед глазами.

Саблин…

Савушкина…

Семенов

еще один Семенов…

Сладкоедова…

Вечером родители собираются в гости. Интересно, пойдут, если «пара»? Мама, наверное, не пойдет… А отец? Он скажет: неудобно, ведь пригласили… Может быть, тоже не пойдет за компанию, а в душе будет злиться… Да что в гости! Вот загородная поездка — сорвется или состоится? Интересно, как его будут утешать? Что скажут? Они уже выработали систему утешения?

Солдатов…

Соловьев…

Сымбамбаева…

Тимуров

Дядя Костя пыхтит трубкой и говорит солидно: «Да, трудновато молодежи…», и отец кивает: «Трудновато…»

Несколько пропущенных запятых да две-три орфографические ошибки, которых просто физически невозможно не сделать, потому что слова в атмосфере коллективной истерики дубеют, и их не то чтобы проверить, их даже понять-то нельзя, они разваливаются, как долго жеванная жевательная резинка, и при этом все время кажется, что не на тему пишешь, что надо что-то другое, не это… — вот и «пара»! Как просто ее схлопотать!

А отец говорит:

— Ну в крайнем случае… Тоже пойдет на пользу…

— Конечно, — соглашается дядя Костя.

А мама говорит:

— Перестаньте!.. Не сейчас, прошу вас.

— Конечно, — говорит дядя Костя, — Будем надеяться. Парень он умный…

— Вон он идет, — говорит отец.

— Меня нет в списке, — сказал Борис мрачно. Заулыбались. Мама ласково потрепала его по щеке. Значит, пойдут в гости.

— Ну с легким паром! — поздравил дядя Костя.

— С легкой «парой», — невежливо буркнул Борис.

По радио продолжались, как ни в чем не бывало, арии из популярных оперетт.

— Что с тобой? Ведь все в порядке, — сказал отец.

— Это нервы, — попробовал улыбнуться Борис, — поезжайте, так будет лучше… — и отшатнулся от машины, боясь возражений и просьб. Как в эту минуту он ненавидел искренне радующихся за него родителей!

…Мама выла в голос и била сервизы; отец навсегда отказывался от удовольствий. Занавесили все зеркала, в туалет спустили воскресный холодец. Отец напился и что-то мычал непонятное. А дядя Костя подарил Борису свою машину: бери, мой мальчик, бедный мальчик…

Впервые в жизни он ощутил упругие пределы сопереживания, двусмысленную скользкую природу сочувствия: примите наши соболезнования и идите в зад с вашим горем…

— Дайте мне эскимо! — с гневным возмущением сказал Борис, обращаясь к мороженщику, торгующему у ворот университета.

Он долго в задумчивости сосал мороженое и даже не заметил, как пересек линию электропередач, не поддавшись ее гипнозу. Кассирша могла спать спокойно.

«Зачем? Зачем все так жестоко устроено?» — роптал он, шагая по лесу и видя перед собою то вздрагивающую спину демобилизованного солдата, то дикие белки девочки, грохнувшейся в обморок на экзамене по истории… но сквозь толщу тоски вдруг пробивался вопль счастья:

— Я победил! Я поступил! — и он опять и опять улыбался, гордый честной, никем заранее не купленной победой.

Борису казалось, что еще долго по ночам его будут терзать страшные сны, эхо нервных перегрузок и что никогда у него не хватит сил найти хотя бы каплю юмористического в отгремевшем кошмаре, но через три дня, плывя в лодке по тихой речушке со спутницей, нечаянно присевшей к нему на корму, словно бабочка, которой наскучило порхать над водой, он неожиданно для себя стал рассказывать об экзаменах, представляя все в комическом свете, и даже обморок оброс уморительными подробностями: выскочивший из-за магического стола экзаменатор на глазах превратился в суетного растерянного человека, который убеждал потерявшую сознание абитуриентку прийти в себя, говоря: «Вы не волнуйтесь. Сейчас вам окажут медицинскую помощь», — и спутница от души смеялась забавной картинке.

Продолжая смеяться, она с удивительной непосредственностью сняла через голову короткое платье, и этот жест — через голову — который приводит в волнение всякого мужчину, даже если под платьем окажутся рыцарские доспехи Жанны д'Арк, настолько потряс развеселившегося студента, что он едва удержал в руках весла. Впрочем, глухой черный купальник, по своей аскетичности если не напоминавший доспехов, то уж во всяком случае наводивший на мысль, что такую модель выпускает артель каких-нибудь особенно богобоязненных монахинь, несомненно свидетельствовал о скромности его обладательницы; свидетельство подействовало на Бориса отрезвляюще. К тому же они напоролись на мель, так что Борис, забыв об искушениях, решительно взялся орудовать веслом, пользуясь им как шестом от пироги.

Наконец, мель осталась позади, и лодка, поскрипывая уключинами, заскользила по узкой водной тропинке под светло-зеленой сенью ив, лениво тянущихся друг к другу с противоположных берегов и добродушно отражающихся в теплой воде.

— Ты тоже сними — ведь жарко. — Она кивнула на его тенниску.

Борис отнекивался, стесняясь своей худобы.

Плыли долго.

Плыть надоело.

Тогда они привязали лодку цепью к ольхе, на редкость неряшливому дереву, с полуобъеденных листьев которого на них осыпалась какая-то гнусная перхоть, и пошли, пренебрегши соблазном купания, вдоль кукурузного поля, все дальше от речки.

— Ах, я забыла в лодке платье! — спохватилась она посреди его рассказов, и ее живое загорелое личико встревожилось.

— Не сопрут, — заверил беспечный Борис.

— А вдруг? Будет жалко…

Борис трусцой отправился за платьем, отмахиваясь по пути от донимавших его мыслей и делая вид, что не слышит своих троглодитских призывов.

Он нашел спутницу на опушке леса; она загорала, улегшись на узком полосатом полотенце. Рассеянно выслушав искренний щебет благодарности, он уселся рядом под куст и принялся грызть стебелек травы с пушистой метелочкой на конце.

— За что же тебя выгнали с работы? — наконец спросил Борис Собакин, грызя травинку.

— Дурацкая история! — рассмеялась она. — Понимаешь, я печатала приказ, перепутала фамилии, а министр подписал, не глядя, кадры тоже пропустили, ну и, в общем, те, кому нужно было объявить выговор, получили благодарность и денежные премии, а другие наоборот…

Борис Собакин не выдержал: обхватил руками лицо и дико захохотал.

— Представляю, — хохотал он, — физиономии этих чиновных паинек, этих министерских фаворитов, педантов, подхалимов с преданными глазами, когда они читали приказ и обмирали… Что стряслось? — думали они. — Неужели мы ошиблись и надо все наоборот? А те, другие, понурые неудачники, козлы отпущения, прожектеры, меченые вечным невезением, и лентяи — им вдруг деньги, премии, благодарности… Это гениально! Это мечта жизни!