Книга Взлетают голуби - Мелинда Надь Абони

Так что очень может быть, что именно Нандор на красном «москвиче» приехал за нами на улицу Гайдука Станко, чтобы отвезти нас на вокзал, но перед этим, поскольку мороз стоял, как в сибирской тундре, ему пришлось, ругаясь последними словами, лезть под машину, смотреть, какого черта эта развалина не заводится, и из-за этого мы могли опоздать на автобус, на котором должны были ехать дальше, но так как вы, мамика, собирались приехать в Белград скорее слишком рано, чем слишком поздно, то особых причин для волнения не было, и мы с Номи могли еще немножко позаниматься своими делами: поднялись по лесенке на чердак, подсыпали корма голубям, поглазели в щели между досками кровли на холодное ноябрьское небо, слезли по лестнице вниз, проведали своих свиней, навозную кучу, уборную, которая представляла собой белую будку, целый домик, с отверстием на двери в форме сердца, Номи издали посмотрела на свою любимую гусыню и сказала ей: не скучай, я пришлю тебе из Швейцарии картинку, мы немного поискали кошку Цицу, кричали, звали ее, и уж не помню, прибежала ли и в тот раз моя любимая тощая кошка или так и не услышала нас, а еще Номи во что бы то ни стало хотела забрать с собой маленький веник, который вы однажды ей подарили, но вы сказали, что лучше сами его привезете, когда приедете навестить нас в Швейцарию; а так как Нандор все возился с машиной, вы ушли в дом, чтобы сварить еще кофе, а мы с Номи открыли калитку, высунулись на улицу и помахали соседу, который в теплые вечера выпускал своих свиней, чтобы они попаслись перед домом, и я с тех пор часто ломаю голову, как же звали этого человека, в котором мне всегда чудилась какая-то особая доброта, когда я видела издали, как он пасет свиней перед домом, но мне приходит в голову только имя господина Сальмы, чей домишко стоял справа от вашего, а когда мы с Номи побежали к «Юлиному углу», но Юли там не оказалось, мы повернули и прошли мимо вашего, то есть мимо нашего, дома и не стали кричать «Юлипули, Юлипули, Юлипууули», как всегда, когда у нас было настроение подразниться, и Юли сейчас как раз была бы кстати, чтобы снять трудно поддающееся описанию возбуждение, овладевшее нами, нет, мы пошли прямо к дому Юли, где она жила с матерью, как зовут ее мать, мы не знали; день добрый, а Юли дома? – спросили мы, и еще я помню, что мать Юли сделала приветливое лицо, когда мы спросили про ее дочь, Юли дома нет, на рынок пошла, да вы проходите! Ни за какие сокровища мира мы не вошли бы в дом, где жила Юли, нет, нет, мы сегодня уезжаем, сказали мы матери Юли, у нас совсем нет времени. В самом деле, девочки, вы ведь в Швейцарию уезжаете, сказала мать Юли, путь перед вами, девочки, долгий, и как мы ни отказывались, она принесла нам по яблоку и коробочку печенья, спасибо! – мы были рады, что можем повернуться и уйти, и вот мы опять возле нашего дома, открыли калитку и увидели ваше встревоженное лицо, где вас носит? Я уже вас тут обыскалась.

Мы влезли в машину, вы сидели между нами, сложив руки на коленях, Нандор повернул голову, все, можем отправляться, и задним ходом выехал из ворот, потом вышел, не выключая мотор, чтобы закрыть ворота, и, когда мы ехали по улице Гайдука Станко, Номи сказала мне: вон, смотри, вон она стоит, и вы знали, что мы хотим попрощаться с Юли, и попросили Нандора остановиться, только быстро, сказали вы нам, а Нандор покачал головой: чего надо девчонкам от этой полоумной? Вы вылезли из машины, встали перед Юли, а она смотрела на нас и даже конфетку не попросила, а мы уезжаем, сказала я, или Номи это сказала, и мы торопливо погладили Юли по руке, потом сели в машину и всё смотрели на Юли, потом «москвич» повернул за угол и Нандор, выехав на шоссе, дал газ.

На автобусной остановке Нандор купил нам билеты на автобус, помог водителю уложить наши вещи в багажник и подсадил нас в салон, потом чмокнул нас в щеки и сказал: приезжайте поскорее; когда автобус тронулся, мы помахали ему, потом вы достали из своей сумки пакетик с солеными палочками, и мы принялись хрустеть ими, чистые мышата, сказали вы и еще раз проверили, все ли бумаги взяли с собой, девоньки мои милые, сказали вы, Номи сидела передо мной, у окна, я помню, что день был пасмурный, пахло бурым углем, и еще в автобусе плавали запахи котлет, колбасы, чеснока, яблок, хлеба, потому что все время кто-нибудь что-то ел, а вы взяли с собой в дорогу свежего сала, жареного цыпленка и палачинту, которую мы с Номи любили даже холодной, и очень может быть, что, когда соленые палочки кончились, мы ели палачинту с творогом, и Номи каждый раз, откусывая от палачинты, поднимала ее и спрашивала: ну, а теперь что видите? В обкусанной палачинте мы много чего видели: была ленивая собака, тетя Манци, которая храпит, корова, которая писает, вчерашняя луна; мы убивали время как могли: прижав нос к холодному грязному стеклу, считали велосипеды, бродячих собак, дымящиеся трубы; эта поездка отличалась от любой другой автобусной поездки только тем, что была очень уж долгой, водитель несколько раз останавливал автобус и, не глуша мотор, весело кричал: перерыв на пописать-вздохнуть-размяться-помолиться!

За все время поездки, если я хорошо помню, мы мало говорили друг с другом, вы иногда что-то напевали, а поскольку мотор автобуса сильно ревел, шофер усилил громкость радио, да еще и насвистывал или подпевал, я прижалась к вашему плечу, чтобы получше слышать вас, Номи все время оглядывалась на нас в щель между сиденьями, потом задремала; поздно вечером мы погрузились в море огней, и все головы в автобусе припали к стеклам, потому что мы наконец въехали в Белград, и тогда вы сказали мне: смотри-ка, город-то нас ждал, ждал, когда наш грязный, пыльный деревенский автобус приедет из захолустья.

Real Big[72]

Когда утром, обычным летним утром, в окна «Мондиаля» светит солнце, я между заказами время от времени выглядываю наружу, смотрю на листву каштанов, густо-зеленые пышные кроны их легко и ласково колышутся на солнце; в это утро посетителей необычно много, столько, что у меня, собственно, и времени-то нет, чтобы смотреть по сторонам, красиво наманикюренные пальцы Глории то и дело барабанят по стойке, ее руки и ноги двигаются быстрее, чем мои, эй, Ильди, ты где? Здесь! – отвечаю я, солнце отбрасывает блики на коричневый ковер с бежевым рисунком, мне приходится все время переспрашивать у Глории, что она только что заказала; в это утро я все время сбиваюсь с ритма, работа идет через пень-колоду, мысли разбегаются, потому что воздух наполнен какими-то крохотными существами, подвижными, как пылинки; подходит Глория, говорит, ей нужен сандвич с сыром и яйцо всмятку, но она сама передаст заказ на кухню; спасибо! – я включаю кофемолку и представляю, как эти пылинки оседают на круассанах, на дамских прическах, где располагаются со всеми удобствами, и я знаю, что за все это в ответе Далибор, и за мою медлительность, и за то, что на меня так действует свет, я вижу, как Далибор смотрит на меня, как улыбаются его губы, его пальцы касаются моих бедер, мы прислоняемся к стволу каштана, ты такой красивый, говорю я ему, и в следующее мгновение луна выглядывает в шевелящийся просвет между листьями, мы опускаемся на траву, лежим, наши руки ищут друг друга, я слышу его голос у себя за спиной, я волнуюсь, говорит он, или говорю я, мои волосы на животе у него, я влюбляюсь в его пупок, который движется от вдохов и выдохов, о, эта нежная и прерывистая дрожь на моих губах, и в тот момент, когда я варю три эспрессо, я слышу восклицания на том языке, который, собственно говоря, у нас абсолютно запрещен, на сербохорватском (матушка и отец еще несколько месяцев назад запретили Глории и Драгане говорить на их родном языке), словом, я вдруг слышу запрещенный язык, слышу голос Глории, непривычно громкий, а согласные и гласные Драганы еще громче, какое-то мгновение я слушаю, как два голоса сплетаются, вторя друг другу, и обнаруживаю, что меня эти два голоса неприятно шокируют, они явно возбуждены, но я понятия не имею почему, я различаю лишь отдельные слова: zena, женщина, dom, дом, rat, война, ti, ты; поверх «чимбали» я вижу, что головы посетителей поворачиваются в сторону кухни, и думаю, не пойти ли мне в зал обслуживать посетителей, будто ничего не случилось; Туджман! – слышу я, Милошевич! – и, вытерев руки о фартук, спешу в кухню, узнать, что происходит.