Книга Родная речь - Йозеф Винклер

«У меня нет тоски по родине, я тоскую по матери. Мы столько выстрадали вместе, что мне просто не верилось, что я никогда ее не увижу. В своей родной деревне я, бывало, купалась в заливном озерке бок о бок с поросятами…»

В красном углу ее спальни он приметил картинку с ангелом, который, взяв под свое крыло ребенка, сопровождает его при переходе через мост. Когда он рассматривал свадебную фотографию, Варвара Васильевна сказала: «Я тут не ахти какая симпатичная, к тому времени уже изрядно устала, и душевно, и физически…»

Иногда, сидя рядом с ней, он смотрел какой-нибудь дебильный телевизионный фильм — только ради того, чтобы находиться возле, чувствовать запах ее пота, видеть ее руки. Он молчал вместе с ней, он вторил ее смеху.

В сельских домах телевизор обычно ставят не в красном углу, а как раз напротив, чтобы Спаситель мог видеть репортажи о катастрофах и испытывать чувство стыда. На экране — два маленьких вращающихся глобуса, их можно принять за серьги в ушах ведущего программы новостей. Картина землетрясения в мультяшном варианте — находка режиссера, тем временем профессор геологии, комментируя кадры, тычет в них указкой. Какой-то политик призвал зрителей препятствовать самоубийцам в совершении самоубийства, как бы жутковато это ни звучало.

Варвара Васильевна посмотрела по телевизору какой-то фильм про гомосексуалиста, а на следующее утро пересказала его содержание. «Чего только не бывает на свете, — вздохнула она. — Он тоже, поди, небогатый, если не может женой обзавестись».

После фильма про Дракулу с Бела Лугоши в главной роли ему чуть не всю ночь пришлось отталкивать склонившееся над ним мертвенно-бледное лицо с налитыми кровью глазами. Утром он сказал Варваре Васильевне, что полночи отбивался от Дракулы. Держа в руке кухонный нож, она откинула голову и засмеялась, при этом все сильнее стискивала ручку ножа.

«Смерть — всегда актуальна, пока существуют люди», — изрек человек в фильме, посвященном Центральному кладбищу Вены, который смотрели Меньшиков с Варварой Васильевной. Она уже сидела в ночной рубашке на табуретке, положив ногу на ногу. Послышался детский голос: «Бабушка сказала, во мне сидит смерть, если душа белым голубком летит над крышей». Увидев на экране, как гробоносец поклонился покойнику, Варвара Васильевна сообщила о своем решении: ей не хотелось бы ехать на лечение в январе. «Не буду оттягивать кончину, надо освободить место для молодой хозяйки».

Он видел, как быка в маске, точнее, с джутовым мешком на голове, загоняют в грузовик. Какой-то парень ждал у своей машины Варвару Васильевну, он вручил ей извещение о смерти в тот момент, когда бык уже стоял в кузове. «Господи! Умерла? Твоя мама? Погоди минутку». Варвара Васильевна вернулась в дом и вышла с десятишиллинговой монетой, которую отдала молодому человеку.

Иногда он подходил к деревянной колоде, брал топор и начинал сплеча рубить солнечные лучи. Он терпеть не мог «погожие дни». Дождавшись наконец непогоды, он поднимал к небу руки и кричал: «Дождь! Дождь!» Он пугался, заметив, что, призывая ненастье, складывает ладони, как при молитве. После сильной грозы он выходил на балкон и, глядя в прояснившуюся даль, останавливал взгляд на родной деревне в речной долине. Он слышал голос промокшей, скрытой еловыми ветвями кукушки.

Он склонялся над Петром, спавшим на диване, чтобы почувствовать его запах и поближе рассмотреть сморенного сном подростка, когда Варвара Васильевна исчезала за кухонной дверью. Он замирал в этой позе, опасаясь, что стоит ему неожиданно отойти, хозяйка скорее догадается о его задержке возле спящего, но все получалось иначе: именно эта странная тишина в комнате заставляла Варвару Васильевну испуганно затаиться по ту сторону двери, но у нее не хватало смелости сказать: «Оставь мальчишку в покое!» Он заходил в комнату Петра, сбрасывал одеяло и искал следы спермы.

Принимая душ, он обычно не запирал дверь в надежде, что может войти Петр и увидеть его нагим под прозрачными струями. Иногда дверь открывала Варвара Васильевна, она тут же стыдливо опускала глаза, извинялась и закрывала дверь.

Когда он оставался с Петром в одной комнате, она рано или поздно подходила к двери, причем быстрым и уверенным шагом, не как в тех случаях, когда знала, что мальчик должен быть в ремесленном училище, в хлеву или на пашне.

Однажды Петр лежал на диване, Варвара Васильевна сидела рядом, рассказывая ему какую-то историю, поглаживая пальцы на голых ногах своего младшего. Как-то раз он услышал, как Петр, стоя под душем и явно ёрничая, напевает песню про Иисуса.

Он заметил, что Варвара Васильевна более ласково обращается с животными, когда остается со скотиной наедине, чем при свидетелях или помощниках. Она оглаживала брюхо беременной свиньи, нежно прикасаясь к свиным соскам, как к своим собственным. «Как только я вошел в хлев, сразу понял, как вы лелеете своих животных, — сказал ветеринар и обнял ее, — куры не шарахаются, не взлетают под потолок, как на иных дворах, скотина не гремит цепочками и не ревет, словно перед закланием, когда появляется незнакомый человек». В ту же ночь свинья опоросилась четырнадцатью поросятами, два оказались мертворожденными. Он хотел было спросить, куда она подевала мертвых, но поостерегся, решив, что не стоит в общении с ней слишком часто произносить слова «смерть» и «мертвый». Хворого поросенка она кормила из бутылочки с соской, предназначенной для питания младенцев. «Даст Бог, выживет», — сказала она, обустраивая ему теплый закуток в деревянном ящике под кухонной плитой. На следующее утро ей пришлось вынести ящик, в котором на соломе лежал бездыханный поросенок. Другой уродился без заднепроходного отверстия и на глазах так раздувался, что казалось, вот-вот лопнет. Варвара Васильевна продезинфицировала нож и сделала надрез на поросячьей попке. Через несколько дней она отнесла мешок с посиневшей тушкой на задворки и бросила ее в компостную кучу. Ребенок опустил десятишиллинговую монету в прорезь на розовой спине свиньи-копилки.

Корова повернула голову и уставилась на подрагивавшее пламя свечей, когда Варвара Васильевна наполняла миску молоком из большого оцинкованного бидона. Вслед за Яковом Меньшиковым, который нес светильник с пятью свечами, она с молочной миской вышла из хлева, и у них под ногами скрипел свежевыпавший, белый, как стерильная вата, снег. Однажды, спеша по дороге через горное пастбище, на богослужение в экуменической церкви, они увидели в канаве груду окровавленных свиных костей и ребер. Кровь капала на ягоды черники. Три или четыре раза Варвара Васильевна отходила в кусты, чтобы справить малую нужду. «А ты ступай, — говорила она, — иди дальше». Католический священник разочарованно озирался, когда во время причастия никто не подошел к облатке, которую он держал наготове в поднятой руке.

«Нынче мне приснилась лошадь, — сказала Варвара Васильевна, — конь, который, задрав ноги, катался по земле и терся спиной о солому, смотреть было страшно. Уж я-то знаю, если приснилась лошадь, готовься к тяжелой болезни. Желток для тебя полезней, чем белок. Желток дает красные кровяные тельца, а белок — белые». Она советовала ему пить побольше молока и поменьше кофе. «С твоим-то бледным лицом никак нельзя без молока». К тому же кофе ей приходится покупать, а молоко свое, им хоть залейся.