Книга Свидание в аду - Морис Дрюон

Между тем ангел невыразимо скучал, сидя на соломенном стуле и прислушиваясь к звукам фисгармонии. Он спрашивал себя, что поделывает Мари-Анж, но не испытывал никакого беспокойства за нее. Он находил, что Бэзил слишком уж долго молится. Он машинально ощупывал лежавшую в кармане золотую зажигалку, которую лорд Пимроуз подарил ему в дополнение к портсигару, и его пальцы осторожно поглаживали ее рубчатую поверхность.

Вошли десять монахов и расселись на скамьях. Начиналась вечерняя служба. Зажглось несколько слабых лампочек. Фисгармония умолкла. Монахи переговаривались вполголоса, бесстрастным тоном – умелые служители Господа, которые привычно и без труда исполняют свои обязанности.

«Вот они безмятежны, счастливы. Почему же мне не дается счастье?» – подумал Пимроуз.

И внезапная мысль о спасении озарила его. В душе вспыхнул яркий, ослепительный свет, и лорд Пимроуз понял, что это – свет благодати… Он еще не решался сформулировать свою мысль, но уже угадывал ее содержание и цель. Какая-то сила, находившаяся вне его, но которая была сродни его душе, властно диктовала ему решение. Прибежище… отпущение грехов… покаяние грешника, желание искупить бесполезно прожитую жизнь… и покой, долгожданный покой, даруемый созерцанием Бога… и долгие часы, отданные соблюдению монашеского устава, все это мелькало у него в голове, наполняя ее сулящим избавление светом; и ему казалось, будто языки пламени лижут сетчатую оболочку его глаз, будто яркий, как солнце, фейерверк освещает своими лучами темную ночь отречения. Да, вот он, выход из тупика… Он нынче же вечером исповедуется и попросит приюта в этом монастыре. Он войдет в сию обитель нищий, обездоленный, не имея даже запасной смены белья, подобно усталому паломнику, вымаливающему себе ночлег. Он отошлет милого юношу домой, щедро одарив его. О, неисповедимы пути Провидения… Если бы судьба не поставила на его пути этого ребенка, который, сам того не сознавая, указал ему верный выход, – на него, Бэзила Пимроуза, возможно, так никогда бы и не снизошла благодать. Он покинет мир, ни с кем не простившись, и прикажет, чтобы все его состояние раздали беднякам. И Бэзил мысленно уже привыкал к будущей жизни, полной покаяния и святости. «Лорд Пимроуз ушел в монастырь…» Да, он уйдет в монастырь – в этот или в обитель Святого Дамиана… Ему отведут скромное место в трапезной на конце стола, откуда можно видеть букет, лежащий в том месте, где некогда сидела святая Клара, его хрупкое тело вполне удовлетворится грубой похлебкой… Провидение облегчит ему тернистый путь.

Лорд Пимроуз открыл глаза и с удивлением обнаружил, что в церкви темно. «Когда я буду вспоминать об этой минуте, мне всегда будет казаться, что церковь была ярко освещена».

– Возвращайся в гостиницу, – сказал он Жан-Ноэлю. – Я скоро приду… – И замолчал. – Возможно, приду, – добавил он вполголоса, когда Жан-Ноэль уже отошел: ему не хотелось начинать святую жизнь со лжи.

И он проводил взглядом посланца Провидения, белокурого юношу в светлом шерстяном костюме, направлявшегося через боковой придел к выходу из церкви.

– Спасибо, Жан-Ноэль, – прошептал Пимроуз. – Ты никогда не узнаешь, чем я тебе обязан.

И Бэзил заплакал. Крупные слезы текли по его усталому лицу. Но теперь эти слезы не причиняли боли.

День угасал. Тучи, гонимые легким ветерком, веявшим над долинами Умбрии, медленно двигались со стороны горизонта на штурм небосвода; их длинные поперечные полосы были причудливо окрашены в темно-фиолетовый и черный цвета. Чудилось, будто призраки всех умерших здесь епископов собирались там, в высоте, образуя это бесплотное, но весомое полчище, это огромное небесное воинство; оно собиралось сюда на свой собор, дабы вершить судьбы живущих. Старые темные оливы, казалось, стелются по земле; их стволы приникали к склонам холма, а корни судорожно впивались в почву, как руки со скрюченными пальцами. Оливы остались такими же, какими их рисовал Джотто, – они не изменились с того времени, да и ничто не изменилось с тех пор на этом холме и в этом маленьком городке, который не затронули войны, бушевавшие в стране.

Жан-Ноэль возвратился в гостиницу, с минуту постоял у окна, наблюдая за крестовым походом туч, взял книгу и принялся ждать. Проходили часы. Куда девался Пимроуз? Неужели он все еще в церкви, все еще погружен в молитву? По правде сказать, в иные дни Бэзил бывает утомителен. Но путешествовать с ним по Италии так приятно, что можно и примириться с этим, лишь бы только их путешествие не превратилось в паломничество! Тогда уж лучше было прямо отправиться в Лурд или в Лизье. Метрдотель постучался в дверь и осведомился у Жан-Ноэля, собираются ли господа обедать.

– Я подожду своего друга, – ответил юноша.

Прошел еще час. Жан-Ноэль начал беспокоиться. За время путешествия его уже не раз охватывала смутная боязнь, как бы Пимроуз внезапно не заболел; теперь эта боязнь усилилась. Быть может, Бэзил потерял сознание у подножия алтаря или сломал себе ногу, спускаясь по ступеням какого-нибудь склепа. Тогда придется застрять здесь, в Ассизи. Жан-Ноэль плохо представлял себя в роли сиделки. Впрочем, у Пимроуза есть слуги. Если через полчаса он не возвратится, надо будет послать Гульемо и Робера на поиски… Кстати, Гульемо в этих краях тоже превратился в ханжу.

Метрдотель снова постучал в дверь, ресторан в гостинице закрывался.

Жан-Ноэль спустился в ресторан и уселся за столик. В таком месте одиночество было особенно тягостно, и сильная тревога томила юношу. Но где же все-таки Бэзил? Каждый раз, когда открывалась дверь, Жан-Ноэль вздрагивал: он надеялся, что вернулся его спутник. Но вместо Пимроуза входил официант с каким-нибудь блюдом.

Наконец, когда пробило уже десять часов, появился лорд Пимроуз; лицо у него было бледное, глаза бегали, галстук сбился на сторону.

– Я долго беседовал с монахами, – пояснил он. – Но, но правде сказать, они слишком неопрятные. Revolting![50]

Пимроуз так никогда никому и не рассказал о том, что он вел долгий разговор с настоятелем, описал ему в общих чертах свою жизнь, поведал, что хочет удалиться от мира, и попросил, чтобы ему немедленно отвели келью. Посовещавшись между собой, монахи согласились, Бэзил отказался от предложенной ему трапезы, заперся в келье и растянулся на ложе. Увы! Там оказались клопы, целая армия клопов; они накинулись на лорда, и он, не выдержав, обратился в бегство, разбудил уснувшего привратника и покинул монастырь…

Комнаты, по обыкновению, были смежные. Жан-Ноэль поднялся к себе, и через несколько минут в его спальне все стихло. Только свет просачивался из-под двери. Два долгих часа Пимроуз боролся против этого света, против желтого луча, лежавшего на полу в молчании ночи. Чтобы покончить с наваждением, он старался противопоставить дразнящему языку света ослепительные лучи благодати, явившиеся его мысленному взору в церкви. Он беззвучно повторял отрывки из гимна солнцу. Он вспоминал проникнутые святостью образы, неопалимую купину и рыдающие строки Паскаля. Но узкая полоска света по-прежнему лежала на полу, словно дьявольская путеводная нить, словно золотой змий.