Книга Корсар. Наваждение - Петр Катериничев

– Или. Круто.

– Невозможно?

– Все возможно. Кто станет вычислять в первую голову – наши или америкосы?

– Думаю, наши.

– Очень хорошо.

– И – что хорошего?

– Один, – он окинул взглядом Корсара, – вроде вас что-то подобное заказал, но для Штатов, от «наших» и «ихних», выдал аванс щедрый, я сделал программу, унифицировав ее под…

– Подробности не нужно, ладно?

– Короче: я сделал. Он за изделием не явился. – Стас зачем-то взглянул на часы. – Больше полугода прошло. – Помедлил, пытаясь судорожно изобразить на лице скорбь, – не вышло. – Думаю, уже и не явится.

– Сколько за все?

– Дорого. Вернее – очень дорого.

– Ты не высчитывай мою кредитоспособность, ты сумму назови.

Стас косанул на азиата, попросил:

– Отойдем?

– Вестимо.

Они прошли с полквартала, остановились у двухэтажного, выстроенного еще в XIX веке домика, чудом не захапанного каким-то банком – с палисадом, клумбами цветочными, словно в Москве бушевали средние пятидесятые! Стас назвал цену. Корсар кивнул. Спросил:

– Живешь здесь?

– А что? – насторожился Стас.

– Чайку бы. Покрепче.

– С сахаром?

– С кусковым, только – не рафинадом.

Стас улыбнулся понимающе:

– Сделаю. Сам – любитель.

И действительно через минут семь он вернулся, принес невероятной крепости чай в заварном чайнике позапрошлого века, стакан в подстаканнике, на блюдечке – ослепительно-белый колотый сахар, на другом – подсушенный и присоленный черный хлеб.

– Да ты маг просто, – не сдержался Корсар, налив чаю и сделав первый глоток. Потянул аромат поджаренного хлеба. – Чародей.

– Мы еще и в «железе» кое-что смыслим, – улыбнулся ботан и ушел. Но, как Карлсон, обещал вернуться. А куда он на хрен денется? Появился ботан минут через двадцать с еще одним чайником – в смысле заварным, а не пользователем Интернета. Со стаканом, ноутбуком и с тремя невзрачного вида мобильными, сканером, нейтрализатором прослушки.

Прихлебывая чаек, мастер программирования, взлома и прочих хакерских шалостей долго, подробно и вдумчиво растолковывал Корсару, как пользоваться всем этим богатством. Корсар попробовал сам, все получилось. Он поблагодарил.

Потом – настала пауза. Она всегда настает при обмене товара на деньги. Такова жизнь: и товар штучный, не совсем законный, вернее – совсем не законный, и деньги шальные. Как пули. Занервничаешь тут. Ну да. Силуэт тщедушного, узкоплечего мужичонки с двустволкой Корсар давно заметил в окне второго этажа. Убить не убьет, но шкуру попортит; да и шума будет немерено! Корсар усмехнулся, переложил пистолет с глушаком из-за пояса сбоку за пояс же сзади: так, демонстрация, пусть и не первомайская, но тоже сойдет. Вид пистоль-самопал имел внушительный, аки космический бластер.

Корсар обронил тихо:

– Стас, ты своему «ворошиловскому стрелку» свистни, чтобы не маячил. Ночь была бессонная, нервный я стал… – и сразу вслед за этими словами бросил на скамеечку плотную пачку евро.

Стас невольно дернул кадыком, сглатывая слюну:

– Здесь больше чем…

– И – что? Больше – не меньше, верно?

– Ну да.

– Главное, что мы довольны друг другом, так? Ведь мы довольны?

– Ну. Только… – Стас покраснел: – Свистеть я не умею. И – не умел никогда. С детства.

– Это ты зря. Тогда рукой махни, чтоб отползал! Кто он тебе?

– Батя. Пьющий, правда…

– Беда… А ружьишко цепко ухватил. Поди, еще и белку в глаз снимет?

– Он других «белок» теперь ловит.

– Что ж ты его тогда в окне выставил, да еще с берданкой?

– Покупатели всякие бывают. А ружье, оно…

– …дисциплинирует, так?

– Ну, вроде того. Хорошее ружье. «Зауэр». Немецкое. С войны.

– А папашка твой при нем в окне – мишень мишенью… – покачал головой Корсар.

– Да как-то не подумал… Извините, – потупился, даже покраснел Стас, бросил взгляд на Корсара, схватил деньги, придирчиво и цепко оглядел и ощупал купюры, встряхнув веером насколько возможно, снова сглотнул, дернув кадыком, спрятал под куртку, крикнул хрипло от волнения: – Батя, все нормально. Спать вали!

– Чё?

– Вали, говорю!

– Понял…

– А голос у папани – трезвее стекла, – хмыкнул Корсар.

– С ним так бывает.

Стас кивнул немного напряженно, что означало в его исполнении «оревуар», и – скрылся в подъезде. Ну и ладно.

«Светало…» Корсар вернулся к автомобилю, просканировал его новообретенной машинкой – чист, как простыня перед первой брачной ночью. Ни «блохи», ни «клопика». А хвосты, если какие и были, он отрубил, хаотично мотаясь по переулкам, проходнякам и закоулкам центра родной столицы, где и поныне и черт ногу сломит, и леший насморк словит, и домовой – заблудится.

Кстати, о домовых. Так кто тот ангел-хранитель, что берег его – и там, на Воробьевых горах, и потом – после казино? Стрелок сей – мастер. Видно птицу по полету, а добра молодца…

Корсар потер ладонями саднящие и слипающиеся глаза, потом – виски. И тут – словно холодный пот пробил его разом: он вспомнил. Что так и не посмотрел пристально в глаза Стасу-ботанику – воспаленные веки, нет? И азиату-продавцу – тоже не посмотрел… «И – что?» – затанцевала, чуть кривляясь, в усталом и гулком, как пустая зала, мозгу простая мысль. «Может, я схожу с ума?» – подумал Корсар уже самостоятельно. «Эка невидаль», – хохотнуло в мозгу, и он увидел перед собой крашеный желтый забор, под ногами – коричневые, истертые доски тоже крашенного, но не пойми сколько лет назад пола; стоптанные и засаленные тапочки у себя на ногах; свои ноги в пижамных брюках – в белую и синюю полоску, великоватых, а потому подпоясанных веревочкой; распахнутую на груди куртку; православный крестик на шее.

И – почти голого парня лет девятнадцати по кличке Прометей. Тот чиркал спичкой по очередному подаренному санитарами коробку и с восторгом смотрел на огонь! А когда тот догорал, делался на мгновение несчастным до отчаяния, и это отчаяние тут же пропадало во тьме… А потом горелая спичка падала на пол, чиркала новая… И санитары были рады видеть такой быстрый переход: от бездны отчаяния к полному, безграничному счастью, когда новая спичка вспыхивала, озаряя лицо Прометея, жаждавшего чуда и получающего это чудо! Да, такое «на воле» не увидишь.

И еще Корсар почему-то вспомнил сразу – когда ему было года четыре, не больше, слово «люди» у него отчего-то ассоциировалось вот с такими сгоревшими спичками, которые можно было перетереть пальцами… А еще – с наструганной на терке морковкой в супе… Почему так? Бог знает.