Книга Естественное убийство-3. Виноватые - Татьяна Соломатина

Вернувшись за столик банкетного зала, Северный застал самый разгар ссоры своего друга Сени Соколова и давней его подруги-однокашницы Алёны Соловецкой.

– Ты просто идиот! – орала Алёна Дмитриевна на Семёна Петровича. – Если ты потеряешь Леську, то… другой такой бабы ты не встретишь нигде и никогда! Кому ты нужен вообще?!

– Почему папа потеряет маму? – уточнила Даша.

– Потому что он идиот! – отрезала Алёна.

– Дорогая, не при детях, – слегка картонным тоном попросил Всеволод Алексеевич.

– Почему это не при детях? Что есть такого, что детям знать нельзя? Если папа идиот, дети имеют право это знать!

– Я хочу есть! – заорал Жорыч и начал барабанить ложкой по тарелке.

Дарий выпустил в Жорыча автоматную очередь.

– Чтобы стать счастливым, надо просто пустить счастье в себя, – обессилено прошептал Сеня.

– Дебил! – рявкнула Алёна.

– Папа – дебил! – тут же начал «алённичать» Жорыч, показывая папе язык.

– Я не знаю, как Леська с ними справляется! – застонал Соколов.

– Просто пускает счастье в себя, – съехидничал Северный.

Ужин, несмотря ни на что, прошёл, что называется, чинно и благородно. Изрядно проголодавшиеся детишки ели, не капризничая. И на удивление тихо и быстро. И что вообще уже за гранью – аккуратно! Даже генетически склонный к свинству (весь в папу!) Жорыч не уронил ни крошки, а подливу и сок салата подобрал хлебом.

– Аристократы так не едят! – строго сказала младшему брату Даша.

– Кто такие эти аристократы? Не знаю я никаких аристократов! – сыто заурчал Жорыч.

– Аристократы – это такие, которые так не едят! – ответила старшая сестрёнка, но Жорыч не услышал. Он уже крепко-крепко спал, полусвернувшись щенком на стуле.

Соколов отправился в номер, нагруженный Жорычем и сопровождаемый старшей притихшей парочкой своих детишек. Алёна и Северный поднялись в мансарду.

Всеволод Алексеевич налил себе и Алёне виски на два пальца, и они вышли в ночную тишину балкона.

– Алёна, ты выйдешь за меня замуж?

– Месяц ещё не подошёл к концу. Но если всё будет развиваться такими темпами и в подобных направлениях… Всего только пара дней и что мы имеем? Труп. Ты втянут в очередное расследование. Сюда принёсся этот идиот. Я вызвала его жену с тремя детьми. А сегодня на набережной…

Алёна замолчала.

– Что сегодня на набережной? – спросил Северный, уловив в тоне Алёны что-то странное.

– Ничего. Наверное, мне показалось.

– Что тебе показалось?

– Ничего!

– Понятно. Опять no men’s land?

– У тебя – своя, у меня – соответственно.

– У меня нет от тебя никаких тайн. Просто есть какие-то совершенно ненужные тебе дела и абсолютно неинтересная для тебя информация. Я ничего от тебя не скрываю. Я оберегаю тебя от ненужного фонового шума. Я хочу, чтобы ты сосредоточилась на главном.

– И что же главное?

– Мы с тобой.

– Именно поэтому ты оставил меня на бетонном пляжике Балаклавы, сурово рявкнув для надёжности? Я хочу тебя предупредить: сурово рявкать – не лучший способ дрессуры меня.

– Я не собираюсь тебя дрессировать.

– Я хочу спать!

Алёна залпом допила виски.

– Так что тебе показалось сегодня на набережной?

– Ненужный тебе, Северный, фоновый шум.

Жестоко. Сам себя подставил, сам виноват. Через полчаса она крепко спала в его объятиях, самих объятий, скорее всего, не ощущая, но не вырываясь – и на том спасибо. Чего-чего, но терпения господину Северному было не занимать. Возможно, чего другого не помешало бы, но терпения у него был вагон.

Пока Северный совершал свой утренний моцион, Алёна вызвала такси и отправилась в Ялту.

Ужасно отвратительны болтливые бестактные крымские таксисты!

– Почему вы плачете? Такая молодая, красивая, едете в Ялту – и плачете?

– Какое ваше дело?! – раздражённо буркнула Алёна. – Смотрите лучше на дорогу! Я заказывала такси, а не сеанс психонализа!

– Да пожалуйста!

И шофёр обиженно уставился в лобовое стекло.

Каждый должен заниматься своим делом.

Или иногда стоит рассказать кому-то совершенно незнакомому абсолютно ненужную ему историю? Истории… о чём? зачем? Чтобы повысить уровень фонового шума? У всех так много своих собственных историй, что люди, как общеизвестно, совсем разучились слушать. Люди уже давно всего лишь ждут своей очереди заговорить. И это ещё в лучшем случае. Обычно же люди друг друга перебивают, создавая в фоновом шуме грязь помех. И уже никому ни до кого не достучаться в этом мире, лишённом не роскоши, а необходимости. Необходимости человеческого общения.

Что Алёна должна была рассказать таксисту? Что человек, которого она полюбила, поглощён ею не целиком и полностью? Что она не так уже молода? Что человек, которого она полюбила, не так уж молод? Что брак её друга разваливается? Что какого-то безобидного тихого домашнего пьяницу кто-то зарезал во сне? Поплакаться: мол, а какое дело человеку, которого она полюбила, кто этого пьяницу зарезал? Что ещё рассказать таксисту? Что вчера на крохотной набережной Балаклавы, в том месте вселенной, где этого вообще не могло произойти, потому что не могло произойти никогда, она встретила человека, однажды исчезнувшего из её жизни навсегда? Внезапно и навсегда. Очень давно, когда она ещё могла отдаваться другому человеку целиком и полностью, когда это было единственным, чего она хотела – отдаваться без остатка. «Дорогой назойливый крымский таксист, вчера на крохотной набережной Балаклавы я встретила отца своей великовозрастной дочери. И он меня даже не узнал. Я сидела на скамейке с бутылкой абсента. Ко мне подошёл мощный, всё ещё ничего себе сохранившийся мужик почти совсем уже элегантного возраста и сказал баритоном, от которого у меня затряслись поджилки: «Какая красивая! Девушка, вы очень похожи на ту, которую я когда-то любил».

Алёна сделала глоток. Неразбавленный абсент обжёг глотку и внутренности. Господи, полжизни можно потратить на то, чтобы слепить из себя взрослую, умную, независимую, выдержанную женщину, и… Можно вырастить прекрасную дочь, неся ей прекрасные, правильные, прописные истины, и… Можно стать завотделением огромной больницы, начмедом больницы немаленькой и… Можно выбирать мужчин, можно даже наконец полюбить, можно строить планы и однажды услышать Баритон[10], который лишит тебя всего, отбросив на двадцать с лишним лет назад. И внутренности твои ухнут в тартарары, солнечное сплетение оборвётся следом, весь твой опыт не поможет, тебя начнёт бить лихорадочная дрожь, и откуда-то издалека ты услышишь голос, очень похожий на свой, но какой-то неестественный, трусливый, юный и глупый. И голос этот произнесёт: