Книга Дар топора - Орнстейн Роберт

некоего неземного материала, на которых размещаются Солнце, Луна, планеты и звезды. И в центре всего стоит неподвижная Земля.

Веками эта космическая система составляла основу управления обществом, предоставляя календарь религиозных праздников, соблюдать которые был обязан каждый верующий, поскольку отступление от правил уменьшало шансы на спасение. К сожалению, астрономические расчеты не менялись с I века, когда Птолемей усовершенствовал систему Аристотеля, представив концепцию, согласно которой некоторые планеты вращаются в малых сферах, добавленных к главной, – это потребовалось ему для того, чтобы объяснить, почему тела, вроде Марса, как будто движутся иногда в обратную сторону.

К XVI веку система неоднократно модифицировалась, включала не менее 90 таких «эпициклов», и была крайне неточна. Точное определение Пасхи на основании относительного расположения Солнца и Луны стало невозможно. Система Птолемея потеряла главный церковный праздник.

Найти Пасху было теологически необходимо, поэтому Рим обратился к одному из своих астрономов, польскому священнику по имени Коперник, с просьбой решить проблему. Коперник взялся за дело, но в 1543 году выдвинул альтернативную теорию устройства Солнечной системы, расположив в центре ее Солнце и отведя Земле место среди других планет.

Новая теория потрясала сами основы философского понимания мира, потому что отрицала многовековое представление о том, что человечество занимает во вселенной особое, центральное положение, как подобает существу, сотворенному по образу и подобию Божьему. Это подрывало верховный авторитет церкви, основывавшийся именно на этом утверждении. Некоторое время Риму удавалось делать вид, что ничего не случилось, что открытие Коперника всего лишь «математическая фикция», чисто теоретическая конструкция, созданная для удобства расчетов. И в любом случае Бог знал, что Коперник ошибается.

Но астрономическая информация, накапливавшаяся в течение XVI столетия, все увереннее подтачивала основы традиционной космологии. Появление комет и сверхновых звезд наносило новые удары по утверждениям Аристотеля о том, что небо вечно и неизменно. К тому же небо состоит из особого материала, в силу чего круговое движение возможно только в нем. По мнению Аристотеля, все движения на Земле могут быть только прямолинейными. Брошенные или выстрелянные из орудия предметы, как считалось, двигались по прямой, а потом внезапно теряли силу и падали отвесно на землю.

Такое представление сохранялось, пока итальянский артиллерист по имени Никколо Фонтана, известный как Тарталья («Заика»), пытаясь увеличить дальность стрельбы из своих орудий, не выяснил, что все баллистические траектории на самом деле представляют собой кривые. Обнаружение еще одного изъяна в аристотелевской схеме дало толчок пониманию того, что явления нужно описывать более надежным образом, с помощью измерений. Стремление к этому привело впоследствии к совершенно новой методике получения информации и обмена ею с миром природы, методике, предполагавшей нерелигиозное объяснение мира, основанное на личном наблюдении. Но бесконтрольный, индивидуальный, количественный анализ мира никоим образом не устраивал Церковь, поскольку подводил к новым вопросам.

Первым, кто применил новую, революционную методику, был итальянский профессор математики Галилео Галилей. В 1603 году, в Падуе, он применил совершенно иной подход к изучению природных явлений, вначале решив проблему математически, а потом подтвердив правильность расчётов экспериментально.

Сначала Галилей приложил новый метод к проблеме ускорения падающих тел. Аристотель говорил, что каждый предмет падает, потому что стремится к естественному положению на земле, и движется быстрее, потому что испытывает счастье от приближения к цели. Галилей предложил радикально иной взгляд (объяснявший также и кривые траектории Тартальи), в соответствии с которым все тела падают одинаково и с одной и той же скоростью, поскольку подчиняются общему закону природы, закону, который можно вывести математически и подтвердить опытным путем.

Галилей катил шарик по размеченной наклонной плоскости и затем, используя маятник, измерял расстояние, которое проходит шарик за равные промежутки времени. В результате эксперимента выяснилось, что расстояние, пройденное шариком от точки покоя, всегда пропорционально квадрату времени. Таким образом, Галилей показал, что может переходить от математической абстракции к подтверждению ее через эксперимент и далее к общему выводу закона, управляющего всеми падающими телами. Более того, он показал, что природу можно моделировать математически и что любую проблему можно анализировать на основе базовых принципов, получая определенные, повсеместно применимые знания.

В то же самое время английский аристократ и юрист по имени Фрэнсис Бэкон шел к вопросу точности знания с другой, хотя и похожей стороны. В 1620 году он предложил ни более, ни менее как совершенно новый подход к проблеме получения информации в большой работе под названием «Новый Органон» (взамен аристотелевского «Органона», «старой» системы, применявшейся до тех пор для аналитического мышления).

Бэкон считал, что система Коперника, открытие Америки и вообще вся новая информация, поступающая со всего света, вызвали кризис знаний. Он писал: «Разум человека подобен волшебному стеклу, заполненному предрассудками и обманом». Америка и новая космология не оставили места авторитетам, больше не существовало единого христианства, открытие Галилеем гор на Луне опровергало Аристотеля, а Коперник подорвал основы фундаментальной стабильности модели вселенной и покоящейся на ней социальной структуры. Ощущая этот кризис, английский поэт и священник Джон Донн выразил близкое к паническому настроение в таких словах: «Новая философия подвергает сомнению все».

Смятение и растерянность преобладали еще и потому, что никто не знал, каково теперь официально одобренное знание. В мире, где отклонение каралось смертью, это был серьезный вопрос. Бэкон считал кризис настолько фундаментальным, что видел в нем сигнал к наступлению новой эры, нуждающейся в совершенно ином мышлении. С не оправдавшими себя системами Аристотеля не могло быть никакого компромисса, как невозможно было модифицировать устаревшие представления Птолемея. Прежний, схоластический подход вызвал общий упадок образования. В пыльных университетских залах ученые оспаривали предпосылки, больше не имеющие отношения к пониманию открывающегося нового мира, и были неспособны рассматривать, анализировать и отвечать на новые вопросы, с которыми столкнулся старый мир традиционного аристотелевского и птолемеевского мышления. Никто не занимался собственно проблемой. Для сохранения социальной стабильности требовались решительные и неотложные действия.

Поток новой информации из Америки, от Коперника и Галилея вызывал острую потребность в определении радикально новых правил ее сбора и, самое главное, включения в некую общую, всеохватывающую систему. Нужны были новые принципы, новые формы обсуждения, новые цели, новая этика и новые средства управления тем потоком открытий, который, казалось, вот-вот смоет существующий общественный и интеллектуальный порядок. Чувствуя остроту ситуации, Бэкон писал, что «вся работа по осмыслению должна быть начата заново».

«Новым инструментом» знаний, считал Бэкон, должны стать наблюдение и опыт, потому что старый схоластический метод доказательства теории посредством умозрительной аргументации не оправдал себя при столкновении с беспрецедентным объемом информации, поступающей из новых частей света. Только полный сбор и классификация данных принесут уверенность, которая сохранит социальную стабильность, явив