Книга Я никому не скажу - Нина Кинёва

не портить ей нервы, – правильно, но написать это на листочке, закинуть в ящик и просто исчезнуть… Идиотизм. Наверняка ей было очень обидно… И как она теперь на меня посмотрит… Поэтому я сопротивлялся выписке, и психиатр сказал что-то про социальную дезадаптацию. Я был согласен – да, я ужасно дезадаптировался, боюсь высунуться из психушки, а здесь мне очень даже хорошо. Мама приносила задания из универа, я их делал и старался не думать, что выйти все-таки придется.

Вязаную тетку звали Аня. Конечно, у нее было и отчество, но оно ей не нравилось, и она настаивала, чтобы все ее называли просто Аней. Ко мне эта Аня почему-то воспылала странными чувствами – решила, что со мной можно дружить. Нет чтобы выбрать кого-то постарше. Наверное, я зря пошел покупать ей клубок и сказал, что ее кружочки для сумочки мне нравятся. На следующий же день она решила научить меня вязать крючком. Пожаловалась, что ее муж не захотел учиться. Я его очень понимал. Собственно, я тоже отказался. Тогда она связала какую-то зеленую фигню, натолкала в нее ваты и заявила, что это робот. Помимо робота, из зеленых ниток она соорудила маленькую черепашку. Черепашка теперь висела у нее на кофте вместо броши, а робота она всучила мне. Потому что «детеныши-мальчики любят роботов». Вероятно, я должен был проникнуться процессом создания такой замечательной вещи из ниток, а у меня никак не получалось. Эта Аня была настолько ясно и зримо неадекватна… Если ей не нравилась еда, она могла достать из кармана конфеты и начать ими швыряться, если у нее было хорошее настроение, она начинала сочинять истории про клубки и рассказывать их налево и направо, могла разрыдаться, если хотела угостить человека яблоком, а тот не брал… Когда я лежал в обычном дурдоме, психи там тоже были еще те, но все они были тихие, потому что буйных глушили лекарствами. Здесь же была частная клиника, поэтому больные свободно передвигались, проявляли какую-то активность, и то, как загадочно они мыслят и ведут себя, очень бросалось в глаза.

На их фоне я был неестественно нормальным, хотя сам это отрицал. Понимал, что пора домой, и начинал выискивать в себе странности, чтобы меня оставили. Только странностей не было. Я не видел глюков, не нес бред, не вязал роботов и не считал, что, если проснуться ровно в шесть утра, США нападут на Россию во вторник…

Отец ко мне приезжал только два раза. Ему было некогда. Может, он и два раза не собрался бы приехать, но его попросили. Как бы на семейное занятие с психотерапевтом, чтобы объяснить папе, что я нормальный. Или при папе объяснить мне, что я нормальный. Я не понял точно цель. Но в конце последнего такого занятия понял, что выписываться надо. Всю жизнь от Кати прятаться не получится. И сессия не так уж далеко. Надо двигаться дальше… Учиться, потом работать, все как положено.

Мне оставили самые легкие таблетки, велели приезжать к психологу каждую неделю и выписали.

Узнав, что я уезжаю, Аня заплакала. Ей больше некому было впихивать конфеты и вязать роботов. Ее игрушку пришлось взять с собой, иначе она бы еще больше расстроилась.

Я вернулся домой третьего апреля. Переместился в нормальный мир из аномального. И оказался один на один с вопросом: что же я наделал. Все мои тетради мама убрала в стол. И та, из которой я вырвал тот листок, чтобы написать письмо, лежала сверху. Я выбросил эту тетрадь.

Потом позвонил одногруппнику, узнал расписание и решил, что ничего уже не изменить. Способ расставания с Катей был выбран тупой, но прошел уже почти месяц, поздно поворачивать обратно. Не идти же к Кате, чтобы теперь расстаться по-другому. Она, может, обо мне и думать забыла. Это было неприятно, но правильно.

Четвертого я пошел в университет. Специально немного опоздав, ведь Катя не опаздывала, и я очень надеялся, что мы не столкнемся. Просто потому, что это никому уже не нужно. Я не мог твердо сказать – разлюбил, все прошло. Нет, я понимал, что люблю ее и хочу увидеть. Но был согласен любить на расстоянии. Когда-то пройдет.

Увидел Катю я шестого. В библиотеке. Не ходить туда было нельзя, если я хотел сдать сессию не так, как зимнюю. А я очень этого хотел. Учеба была отличной целью, всеми одобряемой и посильной.

Катя сидела ко мне спиной. А рядом – какой-то светловолосый парень. Я осторожно их обошел – нет, я его не знал. Сначала подумал, что они просто сидят рядом, но потом он ей что-то показал в учебнике, ткнул туда пальцем, а она улыбнулась и оттолкнула его руку.

Происходило то, чего я и хотел, – Катя меня забыла и, кажется, у нее другой…

Я ушел, чтобы они меня не увидели. Шел домой и всю дорогу занимался самовнушением: так и надо, так и надо. В больнице нас учили, как нужно расслабляться, как дышать и что представлять, когда у тебя приступ паники или что-то подобное, и я думал, что справлюсь. Но почему-то не очень получалось. Зато я вдруг за секунду поверил в то, в чем меня не могли месяц убедить два врача и психолог, – я нормальный. Я не шизофреник и не идиот. Не идиот, но дурак… Раз сам, своими руками отпихнул Катю. Да еще так, как я это сделал. Взял и выдал себя за шизофреника. Теперь, даже если я вдруг захочу с ней помириться, она мне не поверит…

Вечером я достал школьный альбом и смотрел на ту фотку, где Катя на заднем плане. Она была и там красивая, напрасно она это отрицала. А больше у меня фоток не было…

Ну да, осталось подойти и попросить. Дай, Катя, фотку, мне так плохо, я же тебя люблю, и мне надо на что-то смотреть, раз мы не можем быть вместе. Еще раз доказать, что я псих.

Я захлопнул альбом. Можно смотреть фотки в соцсетях. Да мы и учимся в одном университете. Зачем мне именно снимок? Я могу и так видеть Катю. Только нужно, чтобы она меня не заметила. Конечно… Нет ничего проще. Раз уж я ее отпустил, то как минимум могу убедиться, что у нее все хорошо. Что это за тип с ней был? Что он за человек? Хорошо ли с ним Кате? Я решил, что получить ответы на эти вопросы я имею полное право.

Она

В начале